Эльзасцы из имперской партии были вне себя от ярости и сходились в том с бывшими сподвижниками его преподобия. Наш Хитроумный Венценосец даже потратил толику своего драгоценного времени, чтобы их строго приструнить, вызвав всех во дворец и выйдя к ним. Один из нотаблей, вконец сбитый с панталыку, вопросил, трепеща:

— Неужто нам надлежит рукоплескать этому канонику, с коим мы так долго воевали ради славы Вашего Величества и блага всей округи?

— Разумеется, — сухо ответствовал Император.

— Но, сир! — пролепетала некая разъяренная особа, не в силах сдержать себя. — Если он снова вознамерится управлять Мюлузом, я, как и раньше, стану ему противодействовать.

— От чьего имени?

— Вашего, сир.

— Я буду огорчен, если вам придется нас покинуть.

— Неужели Ваше Величество вот так просто изгонит меня из рядов Имперской партии?

— Ослушники мне не по нраву.

Наш Твердокаменный Властелин во всем любил послушание, не позволяя кому бы то ни было вносить путаницу в его планы завоевания безраздельной власти над умами. Средь сонма весьма полезных перебежчиков из вражеского стана аббат Бокель самим своим присутствием, известностью имени способствовал ослаблению Левых, все это должно было происходить постепенно, маленькими шажками, без перерывов и провисаний, но и без наката грохочущих валов. Его Величеству надлежало проредить шеренги врагов, не позволить им перегруппировать силы и перейти в контрнаступление. Вскоре были розданы все мыслимые посты замминистров, в этом вопросе тоже требовалось соблюдать меру, не перебарщивать, дабы не выдать неприятелю монаршьи планы. И тут пришел черед комиссий, позволивших заткнуть рты самым видным из еще остававшихся редких оппозиционеров. Комиссии предназначались для того, чтобы хорошенько перемешать людей различных направлений и уровней, в том числе и явных противников, заставляя их обговаривать и обмусоливать одни и те же общие, насущные темы, сочинять подробнейшие отчеты, по большей части предназначенные для наполнения мусорных корзин. Учрежденные таким манером комиссии существовали в Палате со дня ее возникновения, парламентарии спорили там о чем ни попадя, совершенно смешав ряды; Наш Премудрый Повелитель лишь воспользовался этой традицией в личных целях.

Отныне и впредь встал вопрос, как покончить со светилами оппозиции, коих Его Величество еще не сумел окончательно сбить с толку. Потребовались особые громокипящие миссии и комиссии снотворного действия — мера тонкая и не бросающая тени на власть; попавшая в эти силки живность вопияла, что трудится ради общего блага, играя на руку Государю и тем основательнее запутываясь. Вот так потихоньку-полегоньку входило в практику то, что теперь называлось обновлением и, разумеется, не касалось мелкой сошки, тянувшей лямку под плетьми, притом без всякой надежды на компенсацию.

Будучи постоянно начеку, Его Величество отродясь не упускал крупной дичи. Вот, например, как попал в западню мсье Рокар, бывший герцог Матиньонский. Этот деятель, на седьмом десятке, но еще кипучий, перенес в далекой Калькутте операцию на мозге, слишком забитом бляшками; Наш Боговдохновенный Предводитель, когда пациент проснулся, осведомился о его здоровье, и тот с больничной койки объявил газетчикам, что, в отличие от забывших его приятелей, о его пошатнувшемся здоровье изволил осведомиться сам всемилостивейший Император. В награду за это бывший владелец Матиньонского дворца получил почетное место в комиссии, занимавшейся образованием. Тут надо прибавить, что Наш Монарх таким образом отблагодарил премьер-министра былых времен за то, что тот когда-то оборудовал бассейн и теннисный корт в особняке «Фонарь», так понравившемся Императрице, что она умыкнула его у герцога де Сабле.

В ягдташ Великого Ловца попал и мсье Аттали, камергер короля Миттерана. Уже давненько они присматривались друг к другу, хотя в большинстве случаев их взгляды не совпадали. При всем том именно мсье Аттали некогда позволил Его Величеству посетить Дворец, не оповестив о том короля Миттерана, провел по вызолоченным комнатам, словно какого-нибудь агента по продаже недвижимости, которому предлагают выгодную покупку. Чтобы считаться крупной дичью, добыче Нашего Суверена не следовало числиться среди перебежчиков, по природе своей солидарных с мерами, предпринимаемыми Дворцом, — в Истории им надлежало остаться под другим, более мягким ярлычком: «гаранты». Самым блистательным из гарантов стал мсье Ланг, сперва герцог Блуазский, отпраздновавший в своем Блуа пятисотлетие со дня рождения Франциска I, а затем герцог Булонский, проведший в Булони чествование тамошних сардин. Мсье Ланг, став членом комиссии по поправкам, вносимым в имперскую конституцию, решительно отверг мнение, что сделался либо заложником, либо алиби Государя лишь потому, что когда-то сам подписал важный международный договор по морскому праву и на всех побережьях слыл видным специалистом в этой области; теперь он уже метал громы и молнии против бывших единомышленников, принявшихся его освистывать. «Ну что тут такого! — восклицал он. — Я действую совершенно свободно. А тем, кто меня осуждает, явно не хватает благородства и трезвости взглядов!» И, пододвигая свой стул поближе к креслу коммодора Балладюра, возглавлявшего эту комиссию, призванную облечь износившуюся конституцию в новые одежки, гармонирующие с мерами, принятыми в царствование Нашего Суперсовременного Предводителя, герцог Булонский ныне считал именно себя исполненным благородной трезвости взглядов, ибо не он ли когда-то (в пору ученичества в Нанси) декламировал с любительских подмостков слова Калигулы из второй сцены третьего акта одноименной пьесы мсье Камю: «Ошибка всех этих людей в том, что они недооценивают силу театра». И герцог по сей день оставался верен идеалам сыгранного некогда героя.

Сам он был родом из Мирекура, городка, своим именем обязанного Меркурию, сыну Юпитера, богу красноречия, покровителю торговцев и воров. Это же имя носит маленькая планета, расположенная ближе других к солнцу, как и наш герцог, когда сделался суперинтендантом короля Миттерана и вращался на близкой к нему орбите, подобный ярмарочной шутихе. Мирекур был славен также кружевами и позументами местного производства, которые весьма ценятся изготовителями шикарного белья и скатертей в духе «Гранд-Элегант», этакой розоватой льняной кипени, а еще там делали музыкальные инструменты, что побудило герцога не только учредить «Праздник музыки», получивший известность и при других европейских дворах, но и собственной игрой на лютне услаждать слух тамошних принцев, тем паче что лира с ее изогнутой декой и звенящими под пальцами струнами эффектно оттеняла тонкий профиль исполнителя. И вот мсье Ланг, столь любимый канатными плясунами и букинистами, когда подошел его срок, стал подумывать, как бы сообщить своему имени новый блеск, ведь вконец измочаленный Левый лагерь уже не мог придать ему ни малейшего веса. Да, из герцога Булонского вышел образцовый гарант, по своему обыкновению, он даже малость переусердствовал в этом качестве, чем вызывал досаду сподвижников; он же объяснял свой пыл желанием послужить общему делу и что было сил пекся об укреплении и так уже почти безграничной власти Нашего Всеэкуменического Лидера, осуществлявшего, согласно его новообретенным верованиям, «беспрецедентный проект грядущего обновления».