Июль прошел нудно, сонно, без перемен. Страна замерла словно бы под наркозом, даже молодежь, обычно готовая учинять заварушки по любому поводу, стала апатичной, сменила подростковое бунтарство на инерцию подчинения, а если и волновалась, то лишь по поводу будущей пенсии (еще не успев подыскать себе хоть какую работенку). Но без скандала все же не обошлось. С некоторых пор на слова стали надевать намордники: непричесанная лексика, хоть и допускалась в домашнем обиходе, из публичного изгонялась. А поскольку микрофоны и камеры торчали повсюду, вплотную обступая каждого, частная и общественная сфера налезали друг на друга, тут и не поймешь, что сказать и как. Вот что случилось, например, с генералом бароном де Веджианом.

Подвергаясь слежке постоянно, он стал о ней подзабывать. Однажды, когда он стоял на тротуаре перед зданием Палаты, ему представили отважного и пылкого имперского депутата, который только что выбил из седла соперницу, хотя та была лучше подготовлена к битве и вдобавок о ней снимался большой цикл передач на некоей провинциальной телестудии. Говоря о побежденной, мсье Веджиан, возликовавший при известии об отвоеванном кресле, отпустил расхожую фразу, наполовину заглушенную ревом проезжавшего мимо мотоцикла, так что прозвучали только последние слова: «…эту шлюху». Однако же то, что в былые времена почитали ругательством или оскорблением, давно потеряло сокрушительную силу; сплошь и рядом слетая с языка дворцовых обитателей, в том числе самого Государя, словцо это воспринималось теперь всего лишь как своего рода знак препинания наряду с такими междометиями, как «А, дерьмо!», восклицаниями «Каков засранец!» или «Педрило чертов!». Но не тут-то было: наше время помешалось на показном добронравии и по любому поводу назойливо демонстрирует свое редкостное ханжество. Седовласые личности, что перед закрытием рынка целыми гроздьями облепляют мусорные ящики, ища капустные кочерыжки, ветчину с душком или пяток картофелин, лишь бы набить чем ни попадя брюхо, ныне никого не возмущают. Зато едва заслышав соленое словцо, все готовы метать громы и молнии. Завыли хором ассоциации и газеты, пекущиеся о добродетели: «Беспардонная мачистская выходка мсье де Веджиана», «Поношение становится делом государственным», «Когда мсье де Веджиан срывается с катушек». Пришлось нашему генералу и барону прилюдно извиняться, да и сам Повелитель, в кругу приближенных не стеснявшийся отпускать похабные и оскорбительные словечки, тут счел уместным прибегнуть к увещеваниям: «Ну, так не пристало говорить ни о женщинах, ни о ком-либо ином…»

Шумиха вокруг этого государственного дела продлилась больше двух дней.

Вулфборо, или Жизнь в лесу. — Хот-дог, ангина и фантазия. — Культ собственного «Я». — Ускорение выпечки законов и сдобного печенья. — Терзания баронессы д’Ати. — Заложники или гаранты? — Неисправимая злобность иностранцев — Чернь зашевелилась.

В начале августа газетчики остались не у дел, поскольку Его Величество решил отдать дань глупейшей и бесполезнейшей традиции и уйти в отпуск, из почтения к обычаю предавшись лени, что так претила его душе. И вот целых две недели самые осведомленные издания не могли потчевать нас лапшой, настриженной из его слов и жестов, а о чем ином стоит рассказывать, если публика так привыкла к ежедневным подвигам Нашего Героического Лидера, что не способна обойтись без сведений о Нем, о Его Августейшем семействе и о жизни двора? Что еще в силах так ее разогревать? Конечно, тотчас извлекли из забвения некоторых министров, коих все давно почитали усопшими, но это же так, семечки! И пусть маркиза де Сен-Жан-де-Люз, чем-то ведавшая в правительстве (кое-кто даже полагал, что Министерством внутренних дел), сократила свой отпуск и вернулась с побережья, чтобы с чрезвычайно суровым видом высказаться по поводу несчастных случаев во время ярмарочных гуляний, пусть герцог Валансьенский принялся широковещательно оплакивать поляка-паломника, который, возвращаясь из Лурда, перевернулся на своем микроавтобусе, распевая «Я все ближе к тебе, о Господь!», и — какова ирония божества! — расшибся в лепешку, свалившись в кювет приальпийского шоссе, что, в свою очередь, дало герцогу повод проанализировать состояние всей дорожной сети на территории Франции, давая понять, будто его снедает страсть к проблемам чрезмерно крутых поворотов, ограничения скорости для грузовиков, сигнальных мостиков и неразборчивых дорожных указателей, лишь бы хоть немного отвлечься от глобального потепления, надзор за каковым в правительстве был возложен лично на него, как заместителя герцога Бордосского, коему, после официального вынесения благодарности, предписано оставаться в границах его резиденции в Жиронде. Но летние события давали мало пищи воображению, а чтобы мы вконец приуныли, солнце отвратило свой лик от пляжей, где отпускники ежились под порывами холодного ветра или теснились под зонтами. К счастью, императорское семейство не отправилось в свой брегансонский замок, где наши газетчики принялись бы его выслеживать, подстерегая, не мелькнет ли знакомый силуэт на какой-нибудь сторожевой башне, хотя в таком появлении не было бы должной внезапности и величия. Нет, Наш Неистовый Повелитель, как пылкий приверженец деяний лихих и символических, со своими приближенными и друзьями Ее Величества устремился за океан, он там облюбовал массивное строение в восточноамериканском стиле на берегу озера Уиннипесоки, славившегося тем, что его вода в любое время года оставалась ледяной. Наш Венценосец так объяснил свой выбор: «Я отправился на поиски подлинной американской глубинки с ее лесами и озерами…» Однако отнюдь не с людьми. Императорское семейство и свита не желали якшаться с красномордыми ковбоями, которые чрезвычайно точно посылали смачные плевки в медную плевательницу салуна, потягивая из бутылки отдающее клопами пойло. О, только не это! Весьма обеспеченная родня подарила им этот краткий отдых в Вулфборо, в пансионате старой постройки под веселенькой зеленой крышей, где обычно наслаждались досугом белокожие богачи-консерваторы, сплошь знаменитости; вокруг не водилось ни одного черного, ни единого индейца-сиу, никакой глупой лавчонки даже из тех, что торгуют гамбургерами, — только пешие прогулки в подлеске, ловля форели на удочку, моторные лодки и телевизор с включенным каналом «Фокс ньюс». Его Величество бродил кругами по этой резиденции для толстосумов площадью в две тысячи квадратных метров. По нескромности мы позволили себе тайком раздобыть детальные фотоизображения тамошней обстановки: столовая в стиле Людовика XIII, восстановленная по подлинным чертежам, только чуток подправленным в духе декораций студии «Парамаунт», гостиная с высоченным потолком, где кресла выглядят вовсе миниатюрными, и целый набор ванных комнат. Его Величество чувствовал себя заточенным в этих апартаментах, хоть там и пахло долларами, а потому не отрывал мобильника от уха, дабы неистощимый источник его нервной энергии не истощался уж совсем впустую. Даже отделенный от нас водными просторами Атлантического океана, Повелитель незримо присутствовал среди своих подданных, и газеты не забывали об этом ни на миг.

Вот он стоит в лодке, которую берет на абордаж арендованная местным печатным агентством шлюпчонка, а два фоторепортера стрекочут камерами, расстреливая, как из пулемета, его мирное житье и с виду безмятежный досуг. Выведенный из себя, Наш Предводитель хотел было пошвырять в воду их фотокамеры и бранился весьма нелицеприятно, но на своем языке, так что эти иностранцы не понимали его слов — лишь жесты, впрочем красноречивые. Он же, побагровев от ярости, кричал: «Идите к черту! Отвяжитесь от меня! Понятно?! Андестенд, что я сказал?» А то еще в другой день, когда он спокойно катал в каноэ юного принца Людовика, его опять щелкнули, и хотя потом ретушеры искусно замазали жировые складки, выпирающие над плавками, но в столице обо всем проведали, и это наделало немало шуму.