хорошо и намного опережала бригаду Махидиль. Они гордились этим и пренебрежительно, свысока относились ко всем остальным. В день получки сообща малость выпивали «для поднятия настроения» или чтобы «отметить» премию, а иногда кое-кто даже на смену заступал навеселе. Музаффар глядел на это сквозь пальцы. Бригада выполняет план, работает хорошо, чего же еще нужно? Он и сам не отказывался пропустить с ребятами стаканчик.

Несмотря на все то хорошее, что в нем было, Музаффар шел на поводу у ребят, а не возглавлял их. Когда Махидиль добилась запрещения продажи водки в лавке, некоторые открыто стали высказывать свое неудовольствие.

— Что мы, незрелый овес скосили?

— План выполняем, даже перевыполняем частенько, чего же от нас хотят? Повеселиться, что ли, нельзя? Иначе в этой дыре и вовсе сгниешь от тоски! Завидно ей, что ли, что мы иногда веселимся?

Некоторые адресовали свои укоры прямо Музаффару, ходили к нему жаловаться:

— Так-то ты заботишься о своей бригаде? Эх, будь я на твоем месте...

Сперва Музаффар отшучивался, а потом рассердился:

— Что вы пристали ко мне? Как это я вдруг начну защищать водку?.. Нас призывают вести войну с пьянством.

— Эх, Музаффар, Музаффар! Ты ведь и сам был не прочь...

— «Эх, Музаффар, Музаффар!» — передразнивал он. — Я не только Музаффар, но и секретарь комсомольской организации!

Между ним и членами его бригады начался разлад. «Он стал думать только о себе, — считали некоторые. — Боится подмочить свой авторитет... А какие мы пьяницы? Дома водку и в рот не брали. А тут скучаем по родным, по близким... Работаем до седьмого пота, не покладая рук, да еще в таких условиях. А захочешь развеяться, забыться, так на тебе! Для чего же тогда ее выставляют в магазинах? Любоваться, что ли?..»

Все это привело к тому, что Музаффар стал сердиться на Махидиль и вовсе избегать ее. «Без году неделя здесь, — злился он, — а уже свои порядки наводит...»

Обо всем этом было известно Махидиль, когда она шагала к бараку бригады. Ей повстречался Музаффар с аккордеоном. Он напевал песенку: «Приезжай, мой веселый цветочек...»

— Если и сегодня попытаетесь улизнуть от разговора со мной, — предупредила Махидиль, — я буду жаловаться.

Музаффар опешил.

— За что на меня жаловаться? — нахмурился он. — Грехов за мной никаких.

— Перестаньте козырять своей святостью. Нам нужно поговорить. Почему вы избегаете меня?

— С чего вы взяли? Хотите говорить, давайте говорить. Только, пожалуйста, без угроз.

— Вы сами вынуждаете меня к этому.

Они пошли в клуб — просторное, но неуютное, как сарай, помещение из обмазанного глиной камыша, под легкой крышей — и уселись за покрытый кумачовой скатертью стол, стоявший в самом углу. Этот угол громко именовался кабинетом секретаря первичной комсомольской организации. Жара и духота здесь были нестерпимые. Несмотря на это, Махидиль и Музаффар провели тут более часа. Музаффар был из тех, кто умел говорить...

«Оказывается, он еще и демагог», — подумала Махидиль. Но Музаффар в глубине души чувствовал ее правоту. И впрямь уже давно не проводились собрания. Вдруг нагрянут из райкома и потребуют отчета — что он тогда скажет? Да, лучше всего внимательно выслушать девушку и включить в повестку дня предстоящего собрания те вопросы, которые она сейчас затрагивает.

Итак, они пришли к единому решению.

Махидиль возвращалась домой, размышляя о только что состоявшемся разговоре с Музаффаром. Навстречу ей выбежала Зубайда.

— А у нас гость! — сообщила она. — Дядюшка Ходжаназар.

Махидиль прибавила шагу.

У стола с небогатым угощением сидел пожилой человек. Он поднялся навстречу Махидиль и протянул руку.

— Очень рад, наконец, познакомиться с тобой, доченька, — произнес он. — Вот, оказывается, ты какая! А я тебя совсем другой представлял. Мне говорили, что ты сильная, как пахлавон[11], а ты — будто молодое деревцо.

Махидиль застенчиво улыбнулась, усадила гостя и принялась потчевать.

— Не обессудьте, у нас ничего вкусного нет, чтобы принять вас как следует.

Зубайда внесла кипящий чайник и заварила зеленый чай.

— Ах вы, негодницы, стол полон еды, а они скромничают.

— Что вы, что вы, дядюшка, разве это достойное вас угощение!..

— Главное, чтобы угощение от сердца шло... Вот обуздаем Амударью, пророем здесь канал — так будет здесь и сметана, и лепешки-патыри, и фрукты, и овощи... Есть такой рассказ... Выстроил человек дом и говорит сыну: «Дом у нас новый, а, как говорится, новой невесте — новые наряды. Нужны и нашему дому новые украшения. Хорошо бы ковер на стену купить, да денег нет. Взял бы ты и нарисовал на стене картину, чтобы на ней и река была, и горы, и сад, и хауз, и луга, и овцы». Сын нарисовал все это, только про овец забыл. Отец увидел и осерчал: «Что ты наделал, глупец?! Где же овцы?» А сын не растерялся, говорит: «Овцы за гору ушли. Их нужно не видеть, а представить». Вот давайте и мы предоставим, что на столе у нас каймак[12], и виноград, и персики. А по-настоящему мы угостимся тогда, когда здесь сады зацветут. Правильно, доченьки?

Завтрак затянулся, а Махидиль никак не могла понять, что привело сюда дядюшку Ходжаназара. Спросить об этом было неприлично, а старик помалкивал. Он рассматривал фотографии Мастуры и Камильджана, спросил, кто это. Взгрустнул, услышав о судьбе Камиля, — видно, вспомнил свою дочурку, которую здесь потерял. Собственно, это и стало причиной того, что он явился к Махидиль...

После смерти любимой дочери Ходжаназар, раненный в самое сердце, притих и стал задумчив. Он меньше общался с людьми, почувствовал себя одиноким и старым. Но это продолжалось недолго. Вскоре он переборол себя, пришел к начальнику стройки Хамро Рахимовичу и заявил: «У меня с пустыней свои счеты... Учеников я подготовил, без меня теперь сумеют жилье строить, а я хочу на другую работу». Дивно-Дивно предложил ему пойти на бетонный завод, но старик отказался. Он попросил направить его на участок своего бывшего ученика Даниярова.

— Решил снова взяться за свою старую профессию — сесть на бульдозер.

А поговорив с Данияровым, старик запросился в бригаду Махидиль. Вот что привело его в фургончик девушек.

Так он и сказал: