Словно почуяв их тревогу, Татьяна вдруг подняла отягощеннуюневеселыми думами голову и пристально взглянула в глаза сперва Леонтию, а потоми Лизе.

– Беда близко, – тихо сказала цыганка, и оба онивыпрямились даже с некоторым облегчением, потому что неизвестность и смутныепредчувствия гнетут куда более, нежели прямая и открытая угроза. – Чутьрассветет, Леонтий Петрович, уведешь девку отсюда. В Василе вы…

– Что? – перебила Лиза, дрожа губами. – Ты менявыгоняешь?

Татьяна вскинула глаза, и Лиза, увидев их странный блеск,поняла, что они полны слез.

– Деточка… – вымолвила Татьяна с такою нежностью, что Лизане сдержалась и громко всхлипнула. – Девонька моя, дочечка, я тебя невыгоняю, а спасаю, родненькая ты моя! Но только не проклинай, не проклинайменя!

Это Лиза не смогла вынести. Она бросилась к Татьяне и обнялаее что было сил. Цыганка была лишь по плечо девушке, вытянувшейся за времяболезни. И со стороны могло показаться, что это Татьяна плачет, а Лиза ееутешает. Впрочем, Леонтию, который остолбенело слушал задыхающуюся Татьянинускороговорку, вскоре стало ясно, что так оно и есть.

– Прости меня, деточка, прости, голубушка, – невнятнобормотала Татьяна. – Не знала ты, а ведь это с моего пособничества тебякогда-то от родимой маменьки отняли, жесткосердной Неониле вверили, в бедувековечную вовлекли. За то меня отец твой, князь Михайла Иванович, приказалплетьми сечь до смерти…

Лизе почудилось, будто в самое сердце ее вонзиласьраскаленная игла. Нет, да нет же, она ослышалась! Татьяна не в себе, не ведает,что говорит!

А та, справившись с рыданиями, отстранилась от Лизы ивыпрямилась.

– Сейчас за окном я видела Вайду. Я-то его лучше, чем кто-тодругой, знаю! Вайда от своего не отступится.

– Он брат твой? – осененная неожиданной догадкою,спросила Лиза, смахивая слезы и с пробудившимся недоверием глядя на цыганку.

– Он мне брат родной, да матки не одной, – печальноусмехнулась та. – Мужем был он мне… мужем! А сестра его Неонила.

Лиза онемела.

Сестра! Неонила Федоровна, сухая и строгая, – сестраэтого кровожадного чудовища? Невозможно, в голове не укладывается! Да они и непохожи ничуточки.

Татьяна досуха утерла лицо уголком платка, тяжело вздохнула:

– Сядь, Лизонька. Ты сядь. И вы, Леонтий Петрович, сядьте.Напоследок повиниться перед вами хочу. Разговор-то мой, конечно, тайный,особенный, да уж коли судьба так заплела… Ответьте, Леонтий Петрович, выединожды Лизоньку спасли, так спасете ли другожды?

Тот резко кивнул.

– Хорошо, коли так. Тогда вам сию историю тоже знатьнадобно. Ведь и впрямь Неонила, кою Лизонька теткою считала…

– Тетушка умерла, – перебила Лиза, снова ощущая жгучуювлагу в глазах. – Умерла!

Татьяна, зажмурясь, тяжело качнула головой. – А дочкаее где же?

– Дочка?! – Лизу будто ошпарило. – Нету у нееникакой дочки!

– Есть, – скорбно улыбнулась Татьяна. – Жили ведьу Неонилы две девочки. Одна – князя Измайлова родная дочь. Другая – ее,Неонилы, и доброго молодца, удалого удальца… царствие ему небесное! Да и ей,упокойнице. А ты ее сестрицею двоюродною полагала, Неонилину дочь. Где ж онатеперь?

– Не знаю. Она вышла замуж и уехала, убежала из дому. Онаведь ничего не знала, и я тоже…

– Вот теперь самое время и узнать. – Татьяна вздохнула,словно набираясь сил вести долгий и нелегкий рассказ.

* * *

Матерью Неонилы была честная дочь купеческая, родом изАрзамаса. Аграфеной звали ее, Грушенькой. Стал как-то раз табор под городом, исманил девку из дому красавец цыган.

Пришлась по сердцу Грушеньке кочевая жизнь, по сердцупришлась вольная любовь. Одно неладно: у Тодора уже была в таборе жена, и сынбыл. Совсем младенчик! Вайдой звали его, и Ружа, его мать (это имя значит«роза»; и верно, была она, как роза, прекрасна и, будто колючки, зла), крепколюбила Тодора. Не стоило Руже большого труда споить Тодора злыми зельями,отвести его сердце от молоденькой русской боярышни, которая ни спеть, нисплясать, ни приласкать жарко не могла. Он и видеть Грушеньку более не хотел. Аона была уже брюхатая.

И вот настало время Грушеньке родить. Но никто на нее и неглядел, никто и не думал боль ей облегчить! Никто, кроме Марьяны, молоденькойцыганки. Когда стемнело, она запрягла в телегу коня, уложила Грушеньку напопону и погнала свою повозку к Арзамасу.

Разразилась гроза, и в пути у Грушеньки начались роды.Марьяна впервые в жизни неумелыми руками принимала ребенка – девочку.

Наутро они вновь тронулись в путь и к полудню достиглиАрзамаса. Грушенькин отец встретил всех троих со слезами счастья, однако тот жедень Грушенька преставилась, так и не придя в сознание. Осталась старику однаутеха – внучка. Чтобы не ожесточить его сердца, отвести зло от табора, Марьянасолгала ему, что муж Грушеньки тоже умер. Назвали девочку Неонилою, отчестводали Федоровна, по имени отца Грушеньки. А Марьяна подумала, что Тодор –по-русски Федор!

Прощаясь с Марьяною, отец Грушеньки сказал, что всю жизнь ион, и внучка будут бога за нее молить и встречать у себя как родную. Марьяне,сироте цыганской, он полюбился будто родной отец. И через несколько лет, когдатабор вновь пришел в эти края, она наведалась в дом старого купца со своейдочерью, Татьяною, и с осиротевшим Вайдою, сводным братом Неонилы…

Неонила же к тому времени подросла и обещала сделатьсянастоящею красавицею. Нрав у нее был непростой. Задурила девке голову еекрестная мать, дальняя родственница, княгиня Измайлова, которая иногда наезжалав Арзамас и при каждой встрече сулила, что, лишь подрастет девочка, будет взятав измайловское поместье горничной за красоту и угожество. Госпожа приказаладеду Неонилы принять для внучки домашних учителей, ибо ей желательно было иметьне столько горничную, сколько хорошенькую и образованную компаньонку.

Со временем княгиня сдержала свое слово. Неонила простиласьс дедом и умчалась в подмосковное имение Измайловых, без оглядки на родной дом.Старик не вынес разлуки и тихо угас уже через месяц. Но даже умри он на ееруках, это не остановило бы Неонилу! Неистовая душа у ней была, летучая, какшальной огонь, в одно мгновение безжалостно пожирающий все вокруг.