А потом он почувствовал, что лежит на полу. У него сильно кружилась голова, а губы были разбиты в кровь. Он попытался подняться, и тут увидел Улю. Она стояла рядом, и с видимым любопытством наблюдала за ним.

— Уля, — слабо вымолвил он.

Она кивнула, и улыбнулась.

— Помогла бы подняться, — проворчал он.

И тогда Уля рванула его за плечо вверх с такой силой, что он невольно вскрикнул, и едва не потерял сознания. Тем не менее, он оказался на ногах. Потирая ноющее плечо, Юра пробормотал:

— Могла бы и поосторожней…

Уля продолжала улыбаться.

— И что смешного? — обиженно заворчал Юра.

И тут девочка рассмеялась. У неё был такой пронзительный смех, что у Юры заложило в ушах. Он хотел выругать её, но не смог. И вообще — почему-то невыносимо страшно стало ему глядеть на Улю, хотя внешне в ней, казалось бы, ничего не изменилось.

И он, отвернувшись от неё, сказал напряжённым голосом:

— Ну, пойдём что ли дальше…

Уля ничего не ответила, но вновь разразилась пронизывающим хохотом. И тогда Юра понял, что больше всего на свете хочется ему бежать от этой изменившейся, и словно бы обезумевшей Ули.

И, быть может, он действительно бросился бы бежать, да тут девочка впилась ему в руку. Её неожиданно острые ногти ранили ему плоть до крови.

— Уля, да ты что?! — простонал Юра, попытался высвободиться, да куда там! — хватка у неё была мёртвой.

И тогда Юра, всё ещё не смея на неё взглянуть, пролепетал:

— Так, а теперь мы всё-таки пойдём. И единственная просьба к тебе: пожалуйста, не сжимай так мою руку…

Но Уля только сильнее стиснула его, так что мальчик вскрикнул. Юра пошёл первым, но девочка быстро его обогнала. И она уже не шла, а бежала, так что и Юре приходилось бежать за ней.

— Уля, потише! Я прошу тебя! Не беги так быстро! — взмолился он, но она бежала всё быстрее и быстрее.

Пожалуй, никогда прежде Юре не доводилось бегать с такой скоростью. Его ноги едва прикасались к полу, а грязевые пятна, которые покрывали стены, слились в одну размытую, уродливую полосу.

А Уля бежала всё быстрее и быстрее. Так не могла бегать уставшая после всех этих лесных злоключений девочка. Так вообще не мог бегать ни один человек.

И Юра уже не успевал переставлять ноги. Вот он споткнулся, но девочка по-прежнему тащила его вперёд. При этом даже не сбавила скорости. Итак, Юра волочился по полу, и весьма больно ударился об всякие неровности.

— Прошу же тебя! Прекрати! Уля! Что с тобой?! Пожалей меня! А-а, мне больно!..

Ему действительно было очень больно; казалось, что рука, за которую тянула Уля, вот-вот отвалится.

Так продолжалось минут пять, но Юре казалось, что значительно дольше. В конце концов, у него стало меркнуть перед глазами, он чувствовал, что теряет сознание.

И вот тогда Уля остановилась. Юра медленно поднялся. Избитое тело невыносимо болело.

— Зачем ты это сделала? — спросил он, и в ответ получил очередной раскат безумного хохота.

И тут он заметил, что Улины черты исказились. Это была уже не девочка, но отвратительное чудище из зеркала. Один лишь миг продолжалось это виденье, но Юра уже догадалась: перед ним была не настоящая Уля, а то, что отражалось в зеркале.

Первым его порывом было закричать, что он всё понял, и потребовать, чтобы вернулась настоящая Уля, но, к счастью, он быстро сообразил, что подобный поступок был бы, по меньшей мере, глупым.

Конечно, настоящую Улю ему бы всё равно никто не вернул, а вот что сделало бы это отраженье, ещё неизвестно. Быть может, и жизни бы его лишило. Поэтому он решил, что лучше помалкивать.

Лже-Уля всё глядела на него и хихикала.

Он осторожно отступил на шаг, потом ещё на один. Он уже намеривался повернуться, и бежать, как Лже-девочка рванулась к нему, и опять вцепилась в руку. И без того уже израненная рука резанула новым и острейшим приступом боли. Юра не смог сдержать вопля, а хохот лже-Ули заполнил коридор. Зеркала в стенах начали пучиться: стоявшие в них уродцы покатывались со смеху.

— Только, пожалуйста, не надо больше бегать, — попросил Юра, ослабшие коленки которого сильно дрожали.

Лже-Уля пожала плечами и быстро зашагала (но не побежала) по коридору. Юра семенил за ней. Теперь коридор не только изворачивался, но и расходился, иногда в две, иногда в три, а иногда и в четыре стороны. Но Лже-Уля никогда не останавливалась возле таких развилок.

Юра прикинул, что в эдаком лабиринте можно всю жизнь плутать. Он просто чувствовал, что все эти однообразные проходы будут делиться и тянуться и изворачиваться бесконечно долго.

А он уже очень устал. Болело избитое тело, к тому же он задыхался — ведь воздух был затхлым. Такой воздух мог быть в закупоренной за тысячу лет до описываемых событий гробнице.

А Лже-Уля не ведала усталости. Она шагала всё вперёд и вперёд, она смеялась, она даже подпрыгивала, и впечатывалась головой в потолок, но, как и положено призраку, совсем не замечала боли.

И хотя в глазах у Юры темнело, хотя ноги его заплетались, хотя он, словно припадочный, дрожал всем телом — он всё-таки заметил кое-что интересное. А именно, что все эти коридоры, хоть и разной длины, хоть и по-разному дробящиеся, являлись одним и тем же, бесконечно повторяющимся и по-разному расфасованным коридором. На стенах были пятна одной и той же формы; одинаковый узор трещин, и самое главное — перевёрнутое, лежащее на полу зеркало, над которым лже-Уля протаскивала его с повышенной скоростью.

И он сообразил, что это то самое зеркало, из которого он пытался вызволить ещё настоящую Улю, и что он либо сам через это зеркало попал в зазеркалье, либо же зазеркалье выплеснулось к нему.

В общем, когда лже-Уля в очередной раз проводила его над перевёрнутым зеркалом, он неожиданно рванулся вниз, и свободной рукой в край этого зеркала вцепился.

Отнюдь не девичьим, и вообще не человеческим голосом взревела лже-Уля, и попыталась его оттащить. Рывок был такой силы, что худенький Юра просто взвился в воздух, но и зеркала он не выпустил.

Он даже и не понимал, откуда у него такие силы, как он смог удержать это тяжеленное зеркало, и как у него не сломалась, или, по крайней мере, не вывихнулась рука. Но получилось так, что зеркало, описав дугу, грохнулось об потолок, и разбилось на мириады осколков.

Страшный вопль обратился в вихрь, и Юра понял, что он летит и кружится, словно пушинка в вихре, среди дребезжащих осколков.

Лже-Уля тоже разбилась, и только её стеклянная рука осталась, и тысячью игл, тысячью шипов, тысячью орудий пытки погружалась в Юрино запястье. Боль была страшной — его плоть сливалась со стеклом.

Но, тем не менее, сквозь закрывающую всё кровавую пелену, он увидел, что оказался в ином коридоре, и услышал, что из-за поворота быстро приближаются шаги, и слабый, испуганно молящий Улин голос услышал: