возвращения, как вдруг видит, что дверь в кабинет отца открыта. Больше недели отец отсутствовал, и теперь, не успев подумать, Анна врывается к нему.

За письменным столом восседает директор Вальтер Экблад. Вся его фигура, отбрасывающая длинную тень на ковер, внушает уважение. Он сидит спиной к двери, устремив взгляд в темнеющий за окном сад и плотно прижав к щеке телефонную трубку.

Отцу стоило бы рассказать о Лýке, думает дочь. В отличие от матери, которая с подозрением относится к любому незнакомцу, он всегда интересовался иностранцами, и рассказы Лýки об Италии точно бы оценил.

Анна уже представляет себе, как Лýку пригласили к ним на ужин в столовую за празднично накрытый стол. Как итальянец, одетый в свою лучшую рубаху, развлекает ее родителей увлекательными историями, хвалит угощения и произносит тосты на итальянском. Конечно, оказать Лýке подобный прием – немыслимо, но подобная картинка все равно повышает девушке настроение.

Пальцы поглаживают дверной косяк. Древесина кажется приятной на ощупь. Анна задумывается, как бы отреагировал отец, узнай он, сколько времени его дочь проводит с Лýкой. Если рассказать ему правду, объяснить, какой счастливой она чувствует себя всякий раз, когда итальянец находится рядом, возможно, есть небольшая вероятность, что отец поймет ее.

– Так вот, – бормочет он в трубку, – у нас возникла одна проблема. Надо найти управу на Сегерстедта [9]. Он никак не заткнется со своими текстами против Германии. Его опять пытались подвергнуть цензуре, но он, похоже, не сдается. Даже к королю не прислушивается. Просто продолжает беззастенчиво пользоваться шведской свободой печати для своей пропаганды. Ах, вот оно что? То есть ограничить наши поставки, – вздыхает отец. – Неужели они не понимают, что экономика всей Швеции держится на торговле с Германией? Да у нас ничего бы без нее не было.

Анна начинает волноваться и вспоминает, что рассказывал ей Лýка. Отец всегда четко дает понять, что не осуждает Германию за развязывание войны. И, кстати, Великобритания первой объявила войну, а не наоборот, замечает он. К тому же именно из Германии Швеция получает многие товары первой необходимости. По его словам, немцам надо сказать спасибо за уголь, а то нечем было бы топить.

А вот дочери становится не по себе всякий раз, когда она слышит речи Гитлера. Анну бросает в дрожь от его резкого голоса на повышенных тонах. Но при этом она знает, что Швеция, несмотря на свой нейтральный статус, отчасти поддерживает немецкого лидера. Девушка своими глазами видела, как от железнодорожного вокзала в Хельсингборге отходят набитые солдатами немецкие поезда. Сив писала, что позеленела от зависти после рассказа об одетых в форму молодцах, оравших песни на немецком и раздававших воздушные поцелуи молоденьким женщинам на перроне. И пусть договор о транзите уже аннулирован, в газетах по-прежнему пишут о нерушимой линии правительства, которое не собирается принимать решения под давлением западных держав. Неужели они придерживались бы той же линии, если немцы, как утверждает Лýка, чинили бы всяческие зверства?

– Цветочек мой, – внезапно обращается к ней Вальтер, и Анна замечает, что отец обернулся и положил трубку. Поднявшись, он подходит к ней с распростертыми объятиями, и она обнимает его.

– Я скучала по тебе, – бормочет дочь в могучих объятиях отца.

– Я тоже, – отвечает Вальтер. – Но я привез тебе подарочек.

Он кивает на сервировочный столик, где стоит горшок с белыми георгинами. Подойдя к растению, Анна рассматривает крупные цветы, по форме напоминающие кувшинки.

– В саду у Вибергов заприметил их и попросил взять с собой, для тебя.

– Вот как? – говорит Анна. – Спасибо.

– Я рассказывал тебе, – продолжает отец, – что, когда ты родилась, мы хотели назвать тебя Георгиной?

– Да, всего тысячу раз, не больше.

Вальтер смеется:

– Твое личико напоминало розовый георгин. Идеально круглое, и черты лица – будто резные. Георгины – самые красивые из всех цветов, но их нужно беречь от ночных заморозков.

– Тогда отец может не беспокоиться: вечерами все еще тепло.

– Правда? А я как раз сижу и думаю, чем это ты занимаешься в такой поздний час?

Анна волнуется. Вот она, возможность рассказать о Лýке.

– У меня новое знакомство, – говорит она, чувствуя, как трепещет сердце. – И теперь я учу итальянский.

– Ну, это же просто великолепно! – отвечает Вальтер, беря дочь за руки. – Скажи что-нибудь!

Анна задумывается на секунду:

– Dolce far niente. Это означает что-то типа «сладостное ничегонеделание».

– Хорошую ты себе подружку нашла! – восклицает отец. – Я и сам не прочь с такой познакомиться!

Девушка открывает рот, чтобы поправить его, но осекается.

– Если мне и нужно чему научиться, так это наслаждаться покоем, – продолжает он. – Было бы у меня побольше времени, с удовольствием возился бы в саду и огороде. В этом году я, похоже, ни единой луковицы посадить не успею. Смотри-ка, я рад, что ты, несмотря ни на что, тут освоилась. Я знаю, что ты очень расстроилась, когда мы не позволили тебе вернуться в Стокгольм, но пойми, мы только хотели защитить тебя.

Анна кивает, соглашаясь. На самом деле ей, конечно, хочется протестовать, но она понимает, что это бессмысленно. Сейчас, во время беседы один на один с отцом, в голове настойчиво всплывают некоторые из тем, которые они обсуждали с Лýкой.

– Отец, – говорит Анна, делая глубокий вдох. – Я хочу задать тебе один вопрос.

– Вперед, не стесняйся.

– Я слышала кое-что ужасное о немцах и хочу спросить, много ли ты знаешь о том, что происходит в Европе?

– Анна, – обращается он к дочери, и темная тень падает на его лицо. – В Европе идет война. Там происходит много ужасного.

– Понятно. Но ты продаешь Гитлеру железную руду. Тебя не волнует, как они ее используют?

– Это моя работа, – отвечает Вальтер, пожимая плечами. – А что, было бы лучше продавать ее русским, устроившим террор против собственного народа?

– А разве немцы не устроили террор? Я слышала, что они преследуют евреев.

Отец откашливается. Щеки зарделись румянцем, лоб прорезала глубокая морщина.

– Мои знакомые говорят, что они просто переселяют людей, чтобы освободить больше пространства для немецкого населения, и только. Возможно, это звучит жестоко, но евреи – отдельный народ, а немцам самим территории не хватает, так что они не могут еще и евреев землями обеспечить.

– Отец, ты уверен, что это вся правда?

– Что ты имеешь в виду?

Анна нервно переступает с ноги на ногу:

– По слухам, они помещают людей в лагеря, где их убивают.

– Сколько раз я просил тебя не читать газет? – вздыхает он. – Неужели ты и правда веришь, что журналистам известно больше, чем нам? Они все как один – коммунисты,