мере передать открывшуюся перед ними перспективу. Это был склеп семейства Омут. Кэти знала, что бойню можно устроить где угодно, но лишь немногие места могли выглядеть как декорации побоища даже снаружи… ночью… десять лет спустя.

Приглушенный лунный свет и вспышки молний превращали дом в набросок углем. Силуэты колоннад вырисовывались на фоне затянутого дымкой неба. Дом был о множестве окон – высоких и узорчатых, восьмиугольных и трапециевидных, с витражами и без. Стены переходили прямо в крышу, где праздновали шальной союз черепица и вагонка, и даже сам архитектурный стиль строения, похоже, менялся от этажа к этажу, от одного фронтона к другому. Из-за дальней оконечности третьего этажа торчали колонны, подпирающие нечто вроде портика. Кэти представила, что где-то там, наверху – мансарда, переоборудованная в кабинет. Комната писателя.

– Выглядит так, будто Сальвадор Дали приложил к этому свои усы, – пробормотала Лиза, покачивая головой.

– А ты, оказывается, гораздо лучше разбираешься в описаниях, чем я, – похвалила подругу Кэти. – Обалденное местечко, правда?

– Оно мне понравится еще больше, когда мы окажемся внутри и обсохнем, потягивая коньяк. Эй, смотри, у него белый «корветт». Мило.

– Знаешь, не исключено, что нам здесь дадут от ворот поворот.

– Ему придется как минимум пустить меня отлить, если он не хочет, чтобы я делала свои дела на его славной лужайке.

Они въехали на длинную подъездную дорожку, вышли из машины и бросились к входной двери, избегая затопленные участки. Когда они достигли крыльца, Лиза поднялась по ступенькам, а Кэти взбежала по пандусу, который, как она знала, для прикованного к инвалидной коляске брата Джейкоба служил в свое время сущим спасением. Под верандой, укрывшись от брызг шторма, они перевели дыхание.

– Я только что кое-что заметила, – сказала Кэти.

– Очень жаль. Ненавижу, когда ты что-то замечаешь.

– Здесь не горит свет.

– А чего ты ожидала? Неоновую вывеску «Добро пожаловать»?

– Даже фонаря на крыльце нет.

– Он не ждал гостей, так с чего бы ему здесь что-то зажигать?

– Еще не так поздно.

– О, прекрати. – Направляясь к входной двери, Лиза споткнулась в темноте, сделала неловкий шаг и ударилась голенью об один из косяков. Она обернулась, чтобы посмотреть, что заставило ее споткнуться, и подавила крик, когда увидела, что предмет движется.

– Что это?

Кэти высунула ногу и ткнула в черное пятно, ползущее по крыльцу.

– Черепаха, похоже.

– Стучи давай.

– Я?

– Да, ты. Конечно же ты. Давай. – Время и так тянулось, как ей казалось, дьявольски медленно – смысл мешкать еще и на крыльце, перед самым попаданием в цель? – Только не говори, что робеешь. Может, реально просто уйти? – Она отчаянно надеялась, что Кэти не спасует – ей хотелось в туалет.

– Ну уж нет.

– Тогда – твой ход.

И Кэтлин Донливи, затаив дыхание, постучала в дверь.

Глава 11

Он не стал танцевать с сестрой.

Вместо этого он последовал за ней сквозь тенета своего кошмара. Стряхнув с себя руки Элизабет, он прошел за Рейчел через дверь чулана, в камору своей комнаты.

Его тело дрожало на кровати, мокрое от дождя и пота. Ветер прогнал резкий холодок по его лбу и позвоночнику. Если он выживет, то может заболеть пневмонией. Его сестра – с той горькой и понимающей улыбкой, которую он считал такой же частью ее, как и все остальное, сродни шраму, – повернулась к нему. Уставившись на тело в постели, она вся подалась ему навстречу, издала сосущий звук губами, вывалила язык и облизала его глаза.

– Сладенький, – вынесла она вердикт.

– Ты на голову больная, – бросил Джейкоб.

– Чья бы корова мычала.

– Давай без этой театральщины. Что тебе от меня нужно?

Бет смотрела из дверного проема шкафа, не в силах выйти наружу. Волосы спутались после их соития, маленькие груди вздымались, снова нуждаясь в его касаниях. Полукружья под ее глазами потемнели, как застарелые синяки. Он чувствовал, как его семья пытается захлопнуть дверь у нее перед носом, почитая свой жалкий театр теней делом более важным, чем его влечение к девушке со стороны, и он удерживал эту дверь всеми доступными его существу силами – сопротивляясь так отчаянно, что штукатурка сыпалась со стен. Дом стенал и визжал при этом, будто побиваемый раб.

– А ты упрямый малый, – заметила его сестра.

– Еще какой. Это у нас в крови.

– Останься со мной, Джейкоб, – умоляла Бет, но все, что он мог поделать, – жестом попросить ее подождать, не умирать совсем, прекрасно понимая, в общем-то, что податься ей отсюда некуда и у их союза нет счастливого будущего. Он слабо улыбнулся ей, осознав, что должен узнать, что хочет показать ему Рейчел, и раскрыть причины происходящего с ним – узнать, что там случилось десять лет назад и когда, черт возьми, эхо той мистической катастрофы перестанет его преследовать.

Он позволил двери медленно закрыться за ней – так мягко, как только мог. Это был способ сохранить ее в безопасности в его комнате – в месте, оставшемся сокровищницей воспоминаний и шепотов. Бет поняла его и грустно помахала рукой. Слезы струились по ее щекам, пропитывая белую ткань.

– Ненавижу тебя за то, что заставила меня это сделать, – бросил он мертвой Рейчел.

– А я, Третий, ненавижу ТЕБЯ за то, что заставил меня кое-что сделать.

Не было реального ощущения движения, когда они восходили вверх, на крышу – его тело скулило на кровати и стискивало кулаки во сне, отчужденное от него самого, – где Джейкоб увидел острые зубцы шкалы флюгера, на один из которых была насажена голова брата. Один глаз Джозефа вытек, другой – смотрел пристально и осмысленно. Голову мамы крепко насадили на стрелку, отмечающую юг; ее язык вывалился, помада размазалась по щекам, подбородок перепачкало гниющей кровью. Рейчел похлопала Джейкоба по плечу и двинулась вперед. Он уже знал, как она поступит: с ухмылкой сестра бросилась вперед и нанизала себя на одну из стрелок, утробно захрипев, когда черное металлическое острие показалось у нее из спины.

Они смотрели на него, обвиняя, но молча, медленно вращаясь вместе с флюгером. Вес их взглядов через минуту стал ужасно внушительным, угрожая раздавить его. Он не возражал против насмешек, пока мог определить их цель. Молнии отражались в их глазах, полных любопытства и насмешки. Из обрубков шей и раны в груди сестры стекала кровь, и дождь смывал ее, разбавляя до розоватого оттенка, прямо к его ногам.

Они не кричали, не проклинали его. Просто ухмылялись. Зубы матери блестели, и все то, что некогда составляло ее речевой аппарат, размоталось и полоскалось по ветру, как будто ее умерший