— Знаю, знаю. Убийство и все такое. Мог хотя бы позвонить…

В голосе трубача явно слышалась обида, только непонятно — то ли на отсутствие большого барабана, то ли на невнятный ответ. А может, на то и другое.

Их беседу прервал свист: три других трубача энергично махали коллеге.

— Поговорим позже, — сказал на прощание Пауль, и это прозвучало почти угрожающе.

Клуфтингер спустился по ступеням. Из всех трех врат народ хлынул со службы. Оказывается, панихиду почтил своим присутствием даже бургомистр Дитер Хёрш, которого он раньше не заметил. Клуфтингер коротко кивнул, а тот, увидев комиссара, поспешил выбраться из толпы и направился прямо к нему. Клуфтингер осторожно огляделся, ища возможности избежать неприятного разговора.

— Клуфтингер, приветствую. Как дела? Как идет расследование? — взял Хёрш с места в карьер, он тоже не любил ходить вокруг да около.

— Привет, Дитер. Идет потихоньку.

— Потихоньку? Звучит неутешительно. У тебя уже есть подозреваемый?

Клуфтингер тоскливо посмотрел на бургомистра. С густыми черными усами, залихватски завитыми на концах, и в темном национальном костюме сегодня он выглядел еще комичнее, чем обычно. Клуфтингеру Хёрш всегда казался фигурой нелепой. Переехавший из Бремена, он носил усы с бородой и подчеркнуто фольклорные местные одежды как регалии, дающие ему, «пруссаку», легитимную власть в Баварии. А может, ему просто нравилось выглядеть клоуном.

— Дитер, ты же знаешь, я не могу говорить об этом, — с упреком сказал Клуфтингер, второй раз за утро прячась за «служебной тайной».

Бургомистру бросилась краска в лицо, он с трудом сдерживал гнев.

— Я тебе не кто-нибудь, Клуфтингер, и ты это знаешь, так что кончай со своей должностной канителью. Если в моей общине происходит нечто подобное, я не только имею право, но и обязан быть в курсе.

Хёрш буквально сверлил его горящими глазами. Клуфтингеру приходилось слышать о приступах ярости бургомистра — это повергало в ужас его подчиненных. Но сам он таковым не являлся.

— А вот мои «должностные права и обязанности» говорят об обратном. — Комиссар ухватился за слова, столь пафосно прозвучавшие в речи бургомистра. Он не привык, чтобы в его дела вмешивалась политика, а возможно, политика не интересовалась его делами, поскольку резонансных среди них и не бывало. То тут, то там до него доходили слухи о попытках влияния на следствие, замаскированных под «безобидные» советы, рекомендации и просьбы. Сам он, однако, с таким еще не сталкивался. Впрочем, наглую выходку бургомистра он тоже не стал бы ставить в этот ряд. Так или иначе, интерес чиновника к этому делу был вполне объясним. И не только тем, что во вверенной ему общине произошло зверское убийство. Поговаривали, будто Дитер Хёрш чувствовал себя призванным к великим свершениям, а попросту говоря — делал карьеру. Его манили кресла ландрата или депутата бундестага. Да и высокие посты в партийном руководстве казались не менее привлекательными. В конце концов, Хёршу, как и Клуфтингеру, скандал был ни к чему. Пусть и по разным мотивам.

Но в данный момент комиссар ничем не мог удовлетворить бургомистра. Поэтому, когда тот набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить пререкания, Клуфтингер приложил палец ко рту, глазами указывая на врата храма, откуда как раз выплывал пастор, за ним дочери Вахтера и прочие члены погребального шествия, которое направлялось к кладбищу. Клуфтингер присоединился к похоронной процессии. За спиной у него шипел бургомистр — слов было не разобрать, но имя Лоденбахера слышалось явственно.

Дождь не переставал сыпать, но когда толпа растеклась вокруг могилы, сквозь низкие облака ненадолго проглянуло солнце, а у горизонта выгнула крутую спину радуга. Могилу для Филиппа Вахтера вырыли в третьем секторе кладбища, недалеко от входа. Отсюда виднелись горы — если, конечно, погода ясная. Сегодня радуга протянулась от Цугшпитце, и до нее, находясь на этой вершине, казалось, можно было достать рукой. «Хорошо бы сейчас стоять там, а не здесь», — размечтался Клуфтингер. Он даже почувствовал, как щеки овевает легкий ветерок, а перед его внутренним взором тянулась череда путешественников, которые при восхождении машут и машут ему рукой, машут и машут… Он стряхнул наваждение и краем глаза заметил, что ему действительно кто-то машет.

Эльфрида Зибер подошла к гробу, стоящему на небольшом возвышении, сразу вслед за дочерьми Вахтера. Она уже приготовилась попрощаться с телом, как вдруг ее пронзила страшная мысль: преступление свершилось практически в ее втором доме. У нее подкосились ноги. А что, если бы в тот день у нее не было выходного? Если бы она застала убийцу склонившимся над трупом господина Вахтера? В глазах потемнело. Подумать жутко: тогда сегодня состоялись бы двойные похороны и наряду с хозяином хоронили бы и ее! В каком-нибудь дальнем углу кладбища…

Бедняга, чуть не теряя сознание, попыталась ухватиться взглядом за что-нибудь, способное отвлечь ее от необычайно яркого образа, а не то — упаси Боже! — она сейчас свалится в открытую могилу Филиппа Вахтера вниз головой. И если при этом не свернет себе шею, то уж точно помрет от срама… Опозориться на такой церемонии!

И тут прямо на ее глазах появилась радуга. «Боже, какая красота! — первое, что пришло ей в голову. — Это знамение, это точно знамение». Она увидела воочию, как душа Филиппа Вахтера поднимается по переливающемуся всеми цветами мосту на небо. Преданный друг, она провожала душу несчастного от ближнего края все выше и выше. И вдруг… И вдруг повисла мертвая тишина. Исчезли все звуки вокруг. Или тишина оглушила только Эльфриду? Поскольку прямо под радугой, по самому ее центру, чуть в сторонке от провожающих, но не так уж далеко, чтобы оказаться здесь случайно, стоял молодой мужчина. Мужчина, который был ей знаком. Мужчина, которого за день до убийства хозяина она видела с ним в доме.

Нет, в том, что к Вахтеру приходили гости, само по себе не было ничего особенного. Вот только всех его гостей — и друзей, и господ со службы — она знала в лицо. А этого нет. И еще: ее хозяин, как водится, приглашал таких посетителей в те дни, когда она занималась хозяйством. И уберется, и не помешает, потому как в остальные — приходили женщины. Нет, нет, своими глазами она «прихожанок» не видела, правда, иной раз ей попадались под руку то шелковые трусики, то чулочек, когда на другой день она начинала уборку. Но сплетен она не разносила — упаси Боже! Да и кому какое дело, господин Вахтер человек еще молодой, неженатый, мало ли кого он принимает.

А вот с этим мужчиной все обстояло не так. Вахтер неожиданно отпустил ее после обеда, сказав, что у него важные дела. Она не стала выспрашивать, не в ее это духе — совать нос в чужую жизнь. Но любопытство разбирало. И, закупив продукты, она вернулась, потихоньку, чтобы не мешать. Из гостиной услыхала громкие голоса и — чисто случайно — увидала в щелочку этого парня, который теперь стоял под радугой.

Он еще тогда показался ей каким-то зловещим. Черные глаза и черные густые брови — это она и сейчас видела. Волосы тоже черные и какие-то взъерошенные. А еще ей бросилось в глаза, что он был ужасно длинным, прямо-таки жердь. Эльфрида даже слегка струхнула и постаралась как можно быстрее унести ноги, к тому же и господин Вахтер мог ее заметить, а ей не хотелось, чтобы он подумал, будто она за ним шпионит.