Себастьян вспомнил оживленную, остроумную молодую женщину, с которой познакомился на званом обеде у отца. Каково ей было, подумал он, расти в семье, где мачехи чередой сменяли одна другую, а отец отчаянно ждал сына?

— Леди Гиневра начала выезжать в свет в том же году, что и старшенькая у Эмили, — продолжала тетушка, скорбно поджав губы при упоминании свой дочери Эмили.

Дело в том, что герцогиня до сих пор не могла простить дочь за то, что та совершила огромную глупость — не за того вышла замуж.

— Она стала событием сезона — я имею в виду леди Гиневру, разумеется, а не старшенькую Эмили. К сожалению, бедное дитя слишком похожа на Эмили, так что у нее не много шансов на удачную партию, даже имей она хорошее приданое, чего, естественно, у нее нет. Не то что Гиневра! Она превратилась во всеобщую любимицу. Денег за ней, правда, тоже давали маловато, зато девушка была настоящий бриллиант чистейшей воды, притом очень бойкая. Некоторые, вероятно, находили ее чересчур своевольной, но лично я терпеть не могу неискренних жеманных девиц, которых ныне так много развелось.

— Ее имя не связывали с каким-нибудь скандалом?

— Ни об одном не слышала.

— Неужели? Красивая, бойкая женщина двадцати одного года, вышедшая за больного старика шестидесяти семи лет? И даже намека не было на молодого любовника?

Само предположение, казалось, оскорбило тетушку.

— Решительно заявляю, что нет. Пусть леди Гиневра отличалась упрямством и оригинальностью поведения, но она не была бесстыдной потаскушкой, как это выглядело, насколько я слышала, в прошлую среду в Павильоне. Она сознавала, чего ждут от женщины ее статуса, а только ничтожная тварь может позволить себе подобную выходку до того, как ей удалось подарить своему господину наследника.

Себастьян неторопливо отпил глоток вина.

— Так ты говоришь, у нее есть сестры?

— В живых осталось только две, причем от разных матерей. Младшая, должно быть, все еще учится в Уэльсе. Но ты, возможно, знаком со старшей, Морганой. К сожалению, она никогда не отличалась красотой (с Гиневрой не сравнить), а нрав у нее, как у ротвейлера. Поразительно, как она вообще умудрилась выйти замуж, не говоря уже о том, что так удачно.

Себастьян улыбнулся.

— И кого же она подцепила?

— Лорда Куинлана. Разумеется, он всего лишь барон, а не маркиз, и денег у него гораздо меньше, чем у Англесси, даже сравнивать нельзя, но тем не менее. До тех пор, пока Гиневра не нашла себе такую блестящую партию, считалось, что Моргана очень хорошо устроилась. Владения Ателстона никогда не были особенно обширны, да и управлять ими он мог бы получше. Ни одна из дочерей не получила большого приданого. Полагаю, Ателстон отписал все, что имел, мальчику.

И вновь в ее словах скрывался намек на далекое от идиллии детство. Какая враждебность, должно быть, царила в детской особняка на побережье Уэльса, куда часто наведывалась смерть, подумал Себастьян; три девочки от трех разных матерей, старшая — злая дурнушка, средняя — веселая и красивая. Ему внезапно очень захотелось послушать, что скажет Моргана о своей сестре.

— Где я смогу завтра ее отыскать? — спросил он. — Я имею в виду леди Куинлан.

Тетушка Генриетта опустила подбородок на мясистую грудь, так что еще больше стала похожа на Гендона.

— Дай подумать. Моргана вообразила себя чем-то вроде ученой дамы — не пропускает ни одной лекции в Королевской академии и без конца талдычит об электрических токах, паровых машинах и прочей ерунде. Скорее всего, она будет присутствовать при подъеме на воздушном шаре, о котором мы столько наслышаны.

— Где же состоится этот подъем?

— Господи боже мой, откуда мне знать? — Осушив бокал, она отставила его и поднялась из кресла. — Тебе пора. Мне еще нужно успеть на званый вечер.

Себастьян стоял в пустой ложе театра Ковент-Гарден и наблюдал из тени, как на сцену выпорхнула Кэт в роскошной королевской диадеме и полупрозрачном наряде шекспировской Клеопатры. Он знал, что она не может его увидеть. И все же Кэт, должно быть, почувствовала, что он там, ибо на секунду замерла и, повернув голову в его сторону, улыбнулась ослепительной улыбкой, которая предназначалась только ему одному.

Девлин простоял в ложе несколько минут, просто ради удовольствия видеть ее. Но прежде чем занавес опустился на антракт, виконт прошел за кулисы. Он начал беспокоится, куда запропастился Том, и решил расспросить Кэт, не видела ли она мальчишку. Но, протискиваясь сквозь толпу дам полусвета и строивших им глазки городских щеголей, он увидел, что по коридору слоняется маленький мальчик в полосатой ливрее.

— Где ты был, черт возьми? — строго спросил Себастьян, схватив тигра за воротник. — Я уже собрался послать гонцов по всем караулам, чтобы узнали, не сидишь ли ты в кутузке.

Том крепче сжал бумажный коричневый пакет.

— Я ждал, пока закончат чистку костюма мисс Кэт.

— Чистку? — грозно переспросил Себастьян.

— Он совсем как новенький, клянусь, — поспешно добавил мальчик. — Почти.

— Почти?

Том совсем сник.

— Лучше бы я выбрал яблочный.

Общественная палата на Куин-Сквер отличалась от аналогичного учреждения на Боу-стрит с его знаменитым и «бегунами», патрульными и внушительным блеском, сохранившимся со времен Филдингов.[7]Но пост главного мирового судьи на Куин-Сквер вполне устраивал сэра Генри Лавджоя.

Лавджой, серьезный человек, оставался безучастным к славе, и к блеску. Вдовец, к тому же последние десять лет бездетный, он решил в свои преклонные лета посвятить остаток жизни общественной службе. Будь сэр Генри католиком, он, скорее всего, пошел бы в священники. А так он стал судьей, отдаваясь новому делу с почти религиозным пылом, заставлявшим его каждое утро появляться в своем офисе на Куин-Сквер еще до восьми часов.

Воздух в ту субботу был прохладен и благословенно чист благодаря сильному ветру с востока. Остановившись на хорошо освещенном углу, как раз напротив общественной палаты, Лавджой купил плюшку у мальчишки-разносчика, а затем замешкался, так как его внимание привлек высокий молодой человек в элегантной треуголке и накидке, который пробирался сквозь толпу уличных торговцев и молочниц.

— Как вы сегодня рано, милорд, — сказал Лавджой, когда с ним поравнялся виконт Девлин.