— Я читала предъявленные тебе обвинения и консультировалась с…

— Я не просил тебя в это лезть.

— А что, об этом разве нужно просить? Я думала, что как дочь имею на это право по умолчанию.

Отец хмурит кустистые брови. Так и не сев, исподлобья озирается по сторонам. Ах, да! Здесь же наверняка установлены камеры и… Интересно, Ринат смотрит на меня прямо сейчас? А если да, о чем думает? Вспоминает ли то, что произошло в номере отеля, или я для него уже пройденный этап? А для меня? Останется ли это в прошлом хоть когда-нибудь? Пока не похоже, что такое может случиться. Я до сих пор ощущаю вкус его ярости. Как будто это её Орлов выплеснул мне в рот, а не…

— Послушай меня, Саша!

— Да? — трясу головой и плотнее сжимаю бедра.

— Ты в это дело лезть не станешь.

— Но…

— Разве я непонятно выразился?

— Учитывая то, что ты ни черта мне не объяснил — да, непонятно! — невольно срываюсь на крик. Я вовсе не тихоня и, если приспичит, запросто могу показать зубы. Мы с отцом застываем, буравя друг друга взглядами, полными упрямства.

— Я со всем разберусь сам. И никаких инициатив от тебя не потерплю. Это не просьба. Это — приказ.

Пытливо всматриваюсь в его глаза. Что-то не сходится. И от того, что я никак не могу уловить, что конкретно, меня охватывает тревога.

— Я твоя дочь — ты не можешь мне приказывать.

— Именно потому, что ты моя дочь — я прошу тебя оставаться в стороне! Хоть раз в жизни ты можешь поступить так, как тебя просят?

Такой невинный, казалось бы, вопрос, а у меня внутри расцветает огненный цветок боли. Я всхлипываю. Вскидываю руку и касаюсь горла, будто не в силах поверить, что это я издала этот звук.

— Да твою ж мать, Саша! Я не это имел в виду…

Самое сложное в механизме психологической травмы то, что ты никогда не знаешь, когда тебя вновь настигнут ее последствия. Иной раз кажется, что ты все преодолел, и что прошлое больше над тобой не властно. Ты живешь обычной жизнью, строишь ее по кирпичику, радуешься, а потом чье-то неосторожное слово или поступок — и все… ты снова в аду. На той дискотеке, где все началось, и после которой моя жизнь разделилась на «до» и «после».

Сколько бы я ни прорабатывала эту проблему, я до сих пор не могу избавиться от мысли, что сама виновата в случившемся. И это больнее всего. Отец тысячу раз предупреждал меня об опасности. Но кто слушает родителей в шестнадцать лет? На ту злосчастную дискотеку в город я сбежала из части, наплевав на строжайший запрет. А приключения меня нашли сами. Когда я поняла, в какую попала опасность — было уже слишком поздно.

— Пожалуйста, пожалуйста… я не хочу…

— А зачем ты тогда как шлюха вырядилась? — чужие руки проникают под юбку, сжимают до боли кожу, царапают её и мнут. — Эй, мужики, слышь, че говорит? Не хочет!

— Да эта шлюшка еще добавки будет просить! — кто-то заходит за спину.

Их смех. Звуки рвущейся одежды, оглушающе громкий звон пряжек. Моя боль и страх, от которого мутится сознание… В плену меня продержали тринадцать дней. Это я уже потом узнала, когда меня, полуживую, каким-то чудом нашли менты. После они, конечно, просили описать насильников. Но я так и не смогла вспомнить их лиц. Может быть, похитители были в масках, или же было слишком темно. Но скорее всего мое потрясение было таким сильным, что мозг просто стер их из памяти.

— Саша!

Отчаянно трясу головой:

— Да, пап. Я слушаю.

— Ты же знаешь, что ни в чем не виновата, и я вообще не о том, да?

Да. Знаю. И своей головой я это как никто другой понимаю. Еще бы! Я же, мать его так, психолог. Я по полочкам могу разложить все свои реакции, я знаю, откуда они исходят. Чего я не могу — так это избавиться от мысли, что будь моя юбочка в тот день подлиннее, а майка хоть немного скромнее, со мной ни за что бы не случилось беды. Несмотря на все свои знания и прочее заумное дерьмо.

— Пап, перестань. Прошла тысяча лет, я уже и не вспоминаю о том, что было.

Замолкаем. Отец ведет ладонью ото лба к макушке, ероша по-армейски короткий ежик волос. Сколько я его помню — он всегда носил эту незамысловатую прическу.

— Время свидания окончено, — напоминает нам невысокий плюгавенький мужчина в штатском. Ну, вот! А я даже ни о чем толком расспросить не успела.

— Что я могу для тебя сделать, папа?

— Ты можешь не мешать. У меня все под контролем.

Это как? Я чего-то не знаю? О каком контроле речь, когда даже адвокат признает, что наши дела плохи? Наверное, мне не мешает все это хорошенько обдумать. Может быть, в следующий свой визит мне удастся разговорить отца чуть больше?

— Хорошо, — вздыхаю. — Но хоть приходить к тебе можно?

— Только не части. Живи своей обычной жизнью. Если что — позвоню. Мне тут телефон обещали выдать.

Киваю. Наверняка такой щедрости поспособствовал Ринат. А значит, мне нужно поблагодарить его. От мысли, что мы скоро снова увидимся, меня бросает то в жар, то в холод. Нам ведь так и не удалось поговорить. Я совершенно не представляю, чего мне ждать. От него… От судьбы. От этой ужасной ситуации, в которой мы оказались.

— На выход!

Первым из комнаты выводят отца. Слава богу, на этот раз обходится без наручников. Армейская выправка дает о себе знать. Можно позавидовать тому, как прямо папа держит спину, а вот в его походке что-то неуловимо меняется. Будто тяжелей становится шаг.

— Мне велено вас проводить.

Вздрагиваю. Киваю вернувшемуся за мной мужичку и безропотно иду следом. А у выхода понимаю, что проводить-то меня велено вовсе не к Ринату, как я почему-то решила.

— Постойте, мне нужно увидеться с Орловым, — возражаю я.

— Ринат Ильич уехал.

— Вот как…

А дальше что? Ну, не просить же этого постороннего незнакомого мне мужика передать Ринату спасибо? Нет, пожалуй, до такого я еще не докатилась. Поэтому, равнодушно кивнув, я безропотно вставляю свой временный пропуск в слот, дожидаюсь, пока откроется турникет, и выхожу в душные сентябрьские объятия. Такси приезжает быстро. Забрасываю сумку с пожитками на заднее сиденье, усаживаюсь сама. Машина трогается с места, минует стоянку, и тут я замечаю припаркованный Мерседес Рината. Никуда Орлов не уехал. Он просто не захотел меня видеть. Вот и все. Побрезговал. Неужели дошло, кто я есть?! Неужели понял, что я его просто не стою…

«Так! Стоп!» — резко торможу себя. Прикладываю к ноющим вискам пальцы. Нет, это даже поразительно — то, с какой легкостью я готова в очередной раз макнуть себя в грязь. Выходит, Наташа права? Выходит… я себя снова наказываю? Почему спустя столько лет мне нужно так мало, чтобы меня накрыло? Когда я открываю сумку, чтобы достать телефон, мои руки легонько подрагивают.