— Наташа!

— Ну, слава богу! Я в последнее время только и делаю, что тебя теряю. Как ты? Как все прошло?

— Ты можешь ко мне приехать?

— Насколько ты не в порядке? — осторожно спрашивает подруга.

— Нет-нет. Все не так плохо. Мне просто нужно…

— Проговорить это вслух?

— Да, наверное. Я действительно в норме и подожду столько, сколько нужно.

— У меня еще две встречи. Одну могу отменить.

— Нет! Не стоит.

— Точно?

— Сто процентов.

Отбиваю вызов, пока Наташка еще чего-нибудь не придумала, и отворачиваюсь к окну. Мне душно, несмотря на работающий в салоне кондиционер. Прислоняюсь лбом к раскаленному стеклу. Что он там у меня спросил?

— Ты же этого хотела, правда? Теперь тебя все устраивает? Теперь… все так, как… ты хочешь?! Мы разговариваем на понятном тебе языке?

Да, наверное. Так действительно было понятнее. На самом деле гораздо труднее мне было осознать, почему он так сильно на мне зациклился. Это ведь ненормально, правда? Ну, какой мужчина его уровня и возможностей стал бы пятнадцать лет добиваться бабу? И нет, дело не в том, что я себя недооцениваю. Просто… это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Так не бывает.

Но чего я добилась в итоге? Вряд ли мы теперь станем любовниками. Скорее всего, он просто раз и навсегда вычеркнет меня из своей жизни, поставив галочку «done». А я… Я наконец избавлюсь от своих иллюзий, которые, я только теперь это понимаю, заняли слишком много места в моем разодранном сердце за те три дня, что я провела с ним. И это такое облегчение! Потому что иллюзии опасны. Потому что разбитые иллюзии — боль.

Так какого черта я плачу?

Тебе понравилось, как он за тобой ухаживал — признай! Ты потому и поспешила все испортить.

Голоса в голове становятся навязчивей, громче. Я затыкаю уши и со стороны, наверное, выгляжу как безумная. Таксист пялится на меня в зеркало заднего вида, его губы шевелятся. Он спрашивает, в порядке ли я… Так мило.

— Просто тяжелый день.

К счастью, мой дом совсем близко. Выскакиваю из машины, взлетаю на свой этаж. Мечусь по квартире, не находя себе места. Я уже почти жалею, что все испортила. Может быть, стоило… Что? Продлить агонию? Он бы все равно ушел. Рано или поздно. Ты все сделала правильно, Быстрова, сработала на опережение. Сама подумай! Ни один мужик не вынес бы твоих тараканов, Быстрова, но…

Он ведь даже на меня не спорил! А только эта мысль давала мне нужную злость, чтобы держать его на расстоянии. Когда злость стихала, я сознательно принималась накручивать себя, но теперь не могу сделать даже этого!

Откуда же ты взялся — такой идеальный?! Ненавижу! Его. Себя. Ненавижу уродов, которые сломали мне жизнь. Ненавижу то, что они, безнаказанные до сих пор, где-то живут и радуются жизни, тогда как я — спустя столько лет, не живу… не дышу, а только обманываю и себя, и других, делая вид, что в порядке. О, это так просто! Я мастерски овладела искусством имитации. Рядом с тем же Ждановым мне чудо как хорошо удается отыгрывать свою роль. А вот Орлов… Я в нем как в зеркале вижу все свои сколы.

Ринат

— Рассказывай. Что у тебя случилось?

— Случилось? У меня? — отвожу взгляд от плавающих в бокале кубиков льда, над которыми медитирую вот уже добрых полчаса, и перевожу на своего младшего брата Тёму. Разница у нас небольшая, мы погодки, и поэтому очень близки.

— Ну, не у меня же, — закатывает глаза Артем.

— Да ничего… — пожимаю плечами. — С чего ты взял?

— С того, что ты третий раз за эту неделю приезжаешь ко мне с вискарем.

Кошусь на бутылку старого доброго Джека Дениелса. Действительно? Вот это я дал. Скрывая собственное замешательство за ухмылкой, бросаю:

— Пользуюсь моментом, знаешь ли. Тебя нечасто теперь поймаешь в городе. Как там, кстати, твой интернат?

К удивлению для всех, после развода Артем ударился в благотворительность. Взял на обеспечение расположенный в области реабилитационный центр для людей, отстающих в развитии, и теперь безвылазно там торчит, обучая бедолаг ремеслу краснодеревщика. Вот такой парадокс — его приглашают на мастер-классы в Токио, Лондон, Нью-Йорк и Париж, а он сидит в своем Зажопинске и, кажется, даже счастлив. Зря мы только переживали. Если бы я знал, что это поможет Тёме справиться с депрессией — сам бы сослал его в деревню. А так только нервы мотал, наблюдая за тем, как он мучается.

— Приезжай, посмотри, если тебе это так интересно.

— А вот возьму и приеду.

— Приезжай, — повторяет. — Там такая красота… Даже дышится легче. Я решил туда перебраться с концами.

— Серьезно?

— Угу. Дом взялся ставить. Место выбрал классное. В излучине реки. Там вид — озвереть просто. Обрывистый берег, древняя крепость, храмы, купола…

— Звучит по-стариковски.

Артем улыбается, толкает меня в плечо и отправляет в рот напиленный кое-как сыр.

— Попробуй, овечий. Ему восемь лет. У нас в деревне такие деликатесы! М-м-м. У вас таких нет.

Послушно беру кусочек, чтобы уважить брата, и даже делаю вид, что мне понравилось. Хотя я не чувствую вкуса. Ни сыра вкуса, ни жизни… не чувствую. Только виски — и то лишь потому, что оно обжигает горло. Беру стакан и махом осушаю. Подхожу к окну. Сую руки в карманы.

— Так, ну вот опять начинается.

— А?

— Бэ! Рассказывай, говорю. У тебя на работе что-то не ладится?

Вздергиваю бровь. О моей работе с домашними мы не говорим. За столько лет они научились не задавать вопросов. Нет, конечно, и мать, и братья имеют очень отдаленное представление о том, чем я занимаюсь, но вряд ли на самом деле до конца осознают весь масштаб. Оно им и не надо. Так безопаснее. Да и спокойней.

— Нет. На работе все тихо, — максимум того, что я могу сказать.

— Тогда дело в бабе…

— Какой такой бабе?

— Да ладно тебе. Я все знаю.

— Что знаешь? — недоуменно приподнимаю брови.

— О том, что у тебя появилась женщина. Мне Миха рассказал.

Ах, Миха… Который увидел у меня в коридоре женскую сумочку и что-то там себе уже насочинял. Может, это семейное? Выдумывать то, чего нет. На ровном месте начинаю злиться. Впрочем, злость — это хорошо. Это очень хорошо. Злость — топливо, на котором я держусь все это время. Не будь во мне этой злости, я бы уже пришел к Сашке. Наплевав на гордость и здравый смысл. А так вот уже пять дней прошло, и я — кремень. И лишь в мои сны врываются воспоминания. Она на коленях… Предательские постыдные сны. Я, просыпаясь, втрахивая себя в матрас. И с каждым днем все сильней себя ненавижу. За то, что подобрал с ее стола объедки. За то, что с такой жадностью их поглощал, и мне казалось, будто я ничего вкусней в этой жизни не пробовал. За то, что вот уже пять дней я испытываю физическую ломку. И мне так хочется новой дозы, что я держусь на волоске. На воле, которая у меня вроде как необычайно крепка. На той воле, от которой почти ничего не осталось.