— З-зачем?

— Чтобы отсюда уехать.

— Я на машине.

— Что?

Незначительная деталь, но она напрочь рушит ту картинку действительности, что я выстроил у себя в голове. Ни одна баба не станет брать свою машину, если у нее по плану продолжение вечера с мужиком. Или она думала забрать тачку со стоянки после?

— Ты с ним трахалась?

— Ч-что? — Сашка растерянно моргает.

— Ты трахалась со Ждановым, после меня?

Она пялится на меня во все глаза, и я буквально вижу, как страх в них гаснет, уступая место совершенно другому чувству. Чувству неприкрытой необузданной ярости.

— Нет, только перед, — усмехается она и с силой выдергивает руку. А я не позволяю. В ответ со всей дури дергаю ее на себя. Так что она врезается в мою грудь, и даже клацают зубы. Никогда не бил женщину, но сейчас прямо хочется.

— Зачем? Просто скажи… Зачем ты… после… Я же…

Все, что я сейчас ни скажу, прозвучит глупо и по-бабски. Я же… что? Я же сдохну за тебя, если понадобится? О, какая патетика! До слез, сука… чтоб его все. Потому и молчу. Глотаю, жру слова из своей гребаной речи. А они, застревая в горле, вспарывают мне глотку.

— А как еще?! Ты забыл, что сделал с моим отцом?! Забыл, где он находится? Что ты мне предлагаешь? Просто сидеть и смотреть на это? Сложа руки сидеть?! — она орет и, все же каким-то образом освободившись, обеими руками бьет меня в грудь, толкает. — Я его пять дней не видела. Пять… гребаных дней! Я ничего о нем толком не слышала.

— Кто ж тебе мешал? — ору в ответ. Сашка замирает. И только глазами хлопает. Раз, другой. Её кулаки разжимаются, и руки плетьми падают вдоль тела.

— Что ты хочешь сказать?

— Кто тебе мешал прийти его навестить?

Она устремляет взгляд в пол и проводит двумя ладонями по волосам, приглаживая их к ушам. Облизывает губы, снова трет… на этот раз шею.

— То есть ты хочешь сказать, что я… Я могла прийти… — с шумом дышит носом, — и меня бы вот так запросто взяли и впустили?

— Вот так запросто взяли бы и впустили.

Она снова отворачивается. В сумраке стоянки не сразу замечаю, что она начинает дрожать. Ночи в начале сентября довольно прохладны, но от раскаленного за день асфальта парковки волнами исходит жар. Ее дрожь не от холода. В ней снова что-то рушится и ломается. Наверное, ложные представления о жизни в целом. И в частности — обо мне.

— Ключи…

— Что?

— Говорю, дай ключи. В таком состоянии ты не поведешь. Это самоубийство.

Саша колеблется, но когда я протягиваю руку, послушно достает из сумочки брелок и вкладывает в мою ладонь.

— Послушай, ты после не позвонил… Я решила, что…

— Что пора переключаться на Жданова. Я понял, — сам пугаюсь от того, как буднично звучит мой голос. Ведь с какой стороны ни посмотри, ситуация — хуже некуда. Любой уважающий себя мужик бежал бы от нее со всех ног. Но мне почему-то кажется, если я выстою, моя награда в виде любви этой женщины с головой окупит все мои усилия.

Я завожу мотор. Сашка сглатывает:

— П-прости.

Она тоже понимает, что ситуация ненормальная. Просто ничего не может изменить. Киваю.

— Что касается твоего отца…

— Да?

— В пределах разумного, там, где это не будет мешать интересам следствия, я сделаю для вас все, что в моих силах. Надеюсь, ты понимаешь, что у меня в руках сосредоточена вся полнота власти и другие…

— Я понимаю, — перебивает она. Хорошо. Хорошо, что мне не нужно это договаривать. Потому что, мать его так, это унизительно. А у меня еще осталось какое-никакое достоинство.

— Тогда, надеюсь, ты понимаешь и то, что пока мы вместе, никаких других в непосредственной близости от тебя я не потерплю.

Сашка отчаянно трясет головой. Мы надолго замолкаем. Только мотор ее БМВ урчит. Не дело, что я сажусь за руль после выпитого. Да только, если я и был пьян, события вечера здорово меня отрезвили.

— У меня никого не было. Я ни с кем… Я…

— Я понял. Спасибо, что сказала.

Саша

Это немыслимо, но очень похоже на то, что Ринат меня на самом деле ревнует. Об этом свидетельствует исходящая от него ярость. И то, с каким трудом он ее обуздывает. Его сильные плечи напряжены, всегда плавные движения непривычно резки. Он даже дышит будто бы через раз. И смотреть на то, как этот сильный мужчина мучается, просто невыносимо. Но еще больше невыносима моя глупая вера в то, что мне это все не чудится. С моих губ невольно срывается путанное:

— У меня никого не было. Я ни с кем… Я…

— Я понял. Спасибо, что сказала.

Хорошо, что он меня перебил. Я просто не знаю, как это закончить. Все слова, что приходят на ум, вызывают внутри лишь чувство гадливости. Чувство, которым мне с ним совершенно не хочется делиться.

Как он сказал?

— Тогда, надеюсь, ты понимаешь и то, что пока мы вместе, никаких других в непосредственной близости от тебя я не потерплю.

Пока мы вместе… Это даже звучит, как что-то невероятное. Я зажмуриваюсь. Тайком перекатываю на языке эти его слова. Словно пробую их на вкус. Мне страшно просто до дрожи. Я и дрожу, отчего замысловатые сережки в ушах начинают едва слышно позвякивать. Ринат отвлекается от дороги. Бросает на меня долгий взгляд. Мне совсем не весело, но я улыбаюсь в ответ онемевшими бескровными губами. А когда он вновь сосредотачивается на дороге, медленно-медленно выдыхаю. Это так невыносимо — вдруг осознать, что, несмотря на заполонивший тело ужас, во мне полным-полно и других чувств. Предвкушения… Шальной, неправильной какой-то радости, в причине которой мне даже самой себе страшно признаться.

Пока мы вместе…

А что потом?

Трясу головой, отгоняя ненужные мысли. Но они все равно навязчиво лезут в голову. Я вновь слышу голоса — «Насколько тебя хватит, Быстрова? Когда ты все испортишь? Неделя? Месяц? Два? Господа хорошие, принимайте ставки!».

Я вдавливаю пальцы в кожаную обивку сиденья.

— Куда мы едем?

— Ко мне.

Закрываю глаза. Два слова, его неподражаемые интонации… Я завожусь в мгновение. Вспыхиваю, как спичка.

— Понятно, — облизываю губы. Молчание сплетает вокруг нас двоих плотный кокон, и мне так хорошо в нем. А потом телефон в сумочке оживает, и все рушится. Ринат приподнимает бровь. Его цепкий взгляд вновь наполняется холодом. Проходит по мне. Наверняка он понимает, что на том конце связи Жданов, оттого и бесится.

— Не хочешь ответить? — улыбается слишком цинично.

— Нет. Это Юра. Если возьму трубку — придется ему соврать.