Я засмеялся. Мы лежали в темной спальне, лунный свет, белесый, как разведенное молоко, делил стену по диагонали и заползал на кровать. Я разглядывал ноги Розалин, стройные и мускулистые, ее ступни с длинными пальцами, слишком длинными для человеческой самки.

– Я серьезно, – улыбаясь, сказала она. – Не верь женскому лицу, смотри на руки.

Она сложила ладони, медленно подняла, словно окуная в лунный свет. Плавно развела пальцы, раскрыла ладони.

– Видишь? – еле слышно спросила.

Надо мной раскрывался цветок – лотос, лилия. Белый, призрачный, казалось, он дышал, увеличивался в размерах. Потом цветок превратился в птицу, крылья распахнулись – это был лебедь. Лебедь взмахнул крыльями, они распались, одно крыло опустилось мне на лицо.

– Я не вижу. Ты мне глаза…

– И не надо, – прошептала она в самое ухо. – Видеть необязательно. Просто чувствуй.

– Что?

– Не думай ни о чем.

– Я не думаю…

– Это тебе кажется, что ты не думаешь. Перестань думать о себе. Тебя нет. Перестань думать о Кевине. Перестань думать о его ноге в железном ящике, о его…

– Откуда ты знаешь про…

– Тс-с-с…

– Откуда тебе…

Я начал, но не договорил. Стало лень, да и неважно, что я ей ничего не рассказывал про Кевина, про этот сон с Арлингтонским кладбищем. Ее ладонь тяжелела. Меня словно засыпали сухими листьями, гора надо мной росла, я уже не мог поднять век, открыть глаза или пошевелить пальцем, а листья сверху сыпались, сыпались…

Лихо затормозив у входа в ресторан, я обошел джип, распахнул дверь. Розалин, приняв мою галантную руку, с хрустом ступила на щебенку – оленья грация, соколиный взор. Захлопнув дверь, я чмокнул ее в щеку.

– Гляди, – насмешливо кивнула она в сторону заправки. – Как на панихиде…

На деревянном помосте выстроились с картонными стаканами кофе местные – я узнал Теда и рыжего. Был еще бровастый седой старик-инвалид на пиратской деревяшке и с костылем, пара лесорубов и очкастый пацан лет одиннадцати в майке с динозавром. Все не отрываясь глазели на меня. С таким выражением зеваки наблюдают за самоубийцей, балансирующим на краю крыши.

– Самому-то не боязно? – насмешливо спросила меня Розалин и серьезно добавила: – Впрочем, смерть – еще не самое страшное, что может случиться с человеком.

Она открыла дверь в ресторан, повернулась, бросила небрежно:

– Соскучишься – заходи.

Дверь скрипнула пружиной и закрылась. Я запоздало кивнул. На помосте кто-то присвистнул, кто-то засмеялся, кажется, Расти. Мне очень не хотелось этого делать, но я все-таки направился к заправке.

– Мужики. – Солнце светило мне в лицо, я прикрылся ладонью. – Если у кого какие претензии ко мне или к Розалин, не стесняйтесь, выходите. Дедушка и мальчик могут вдвоем, остальных попрошу по одному.

Они не ожидали, я их застал врасплох. В повисшей тишине отчаянно стрекотали кузнечики. Из-под руки я оглядел каждого по очереди. Тед отпил из стакана и сморщился, будто от яда. Молча сплюнул. Старик-пират, сидевший на пустом ящике, мрачно уткнул подбородок в клюку и филином уставился на меня. Этот бы точно вышел, будь лет на двадцать моложе. Расти глупо ухмылялся, словно оказался тут вообще случайно.

– Претензий нет, – сказал один из дровосеков, лениво растягивая слова. – Но уж очень ты борзый.

– Тебя это раздражает? – спросил я. – Нервирует?

Дровосек поправил сальную бейсболку с логотипом тракторной фабрики. Неспешно спустился с помоста. Он оказался выше меня на полголовы.

– Ну, – он расставил ноги и подался вперед, приняв что-то вроде боксерской стойки, – ну, нервирует.

Под ногами хрустел гравий, солнце слепило глаза, большая стрекоза повисла передо мной, звеня крыльями.

– Необходимо воспитывать в себе толерантность. – Боковым зрением я оглядел периметр. – Толерантность.

– Чего? – Он отступил, его правая рука сжалась в кулак и медленно пошла вниз.

– Терпимость.

Стрекоза, сверкнув стеклянными крыльями, взмыла вверх. По шоссе неистовым болидом пронесся мотоциклист, тут же забрехали собаки. Лесоруб, развернувшись всем торсом, начал замахиваться. На кулаке синела татуировка – Том. Значит, Том, Томас.

Рыжий Расти открыл рот, старик плотоядно ухмылялся, предвкушая бойню, пацан зачарованно грыз ноготь. Незатейливый Том метил мне в лицо, прямой и честный удар, который должен был послать меня в эффектный нокаут с вероятным переломом носа, кровью, соплями и прочими живописными нюансами. Я легко уклонился, ушел влево вниз. Кулак, не встретив преграды, просвистел у моего уха, Том, двигаясь по инерции, шагнул вперед. Не разгибаясь, я нанес ему два коротких удара в корпус – хук с левой в солнечное сплетение и прямой в печень. Том удивленно охнул, сделал еще шаг и упал лицом вниз, упал аккуратно и тихо, даже бейсболка не слетела с головы.

Зрители ничего не поняли, пират удивленно привстал. Я перешагнул через Тома и пошел к джипу.

– Эй, мистер!

Я повернулся. Это был Тед.

– Так как насчет той сосны? – спросил он. – Пилить будем или как?

– Будем, – ответил я. – Завтра утром.

Понятия о том, когда начинается утро, у нас с Тедом оказались разными – я проснулся от грохота и лязга, когда еще не было семи. По звуку это походило на танковые маневры. Я выглянул в окно: перед домом разворачивалось железное чудище – гибрид тяжелого грузовика с портальным краном. Монстр напоминал реквизит из фильма про незавидное будущее человечества после термоядерной катастрофы.

На бегу влезая в джинсы, я скатился вниз по лестнице, вылетел на крыльцо. Воняло соляркой и жженым машинным маслом, шум стоял адский, задние колеса грузовика мяли малинник, оставляя в сырой земле глубокую колею. Тед из кабины кивнул мне, невозмутимо продолжая подавать назад, в малинник.

Вокруг машины с лаем носилась немецкая овчарка, годовалый щенок, бурый в рыжину, с белой грудью. Собака подскочила ко мне, радостно пытаясь лизнуть в лицо. Тед что-то прокричал, из-за грохота я не расслышал, наверное, хотел сказать, что не укусит. Я ухватил пса за ошейник, потрепал за ушами, он таки лизнул меня в лицо – тепло, мокро и шершаво – и тут же снова бросился на травлю железного врага.

Тед заглушил мотор.

– Никто им не занимается. – Он грузно спрыгнул на землю, и пес тут же кинулся к нему. – Дурак, но добрый.

Я кивнул, разглядывая искалеченный малинник.

– Ничего, поднимется, – махнул рукой Тед. – Дождик пройдет, и будет как новый. Ничего, ничего.

На мятой двери грузовика по трафарету было набито «Тед Ковальски. Бревна и дрова, лесные работы». Надпись облупилась и едва читалась.