– Нет, – мягко перебил я, сжал ее кисть. – Ты ж замерзла, вся ледяная, господи…

Притянул за плечи, прижал. Она тихо шмыгнула носом, хотела что-то сказать, по голосу я понял, что она сейчас заплачет.

– Все будет хорошо, – прошептал я. – Все будет просто замечательно.

– Ник…

– Мне надо спешить.

– Да-да. – Она торопливо ткнулась губами в щеку, в лоб, в губы. – Да, конечно.

Вполне возможно, это был мой последний поцелуй, невесело подумал я. Розалин хлопнула дверью, потом, вспомнив что-то, застучала в стекло пальцем. Я опустил стекло.

– Я живу за Совиной горой, отсюда три мили, – махнула она куда-то на запад. – Там сгоревший амбар, потом мост через ручей, справа мельница и старое кладбище. Проехал кладбище и сразу наверх – наш дом на холме. Красная крыша.

Я кивнул, тронулся.

– Сразу за кладбищем! – крикнула она вслед.

Я воткнул вторую передачу и дал газ. Плюясь щебенкой, выскочил на шоссе. Мокрый асфальт сиял траурным лоском, в голове крутилась ее последняя фраза: сразу за кладбищем. Мимо с ревом пролетел огромный трейлер, груженный бревнами.

– Сразу за кладбищем… – пробормотал я, выжимая педаль газа.

Джип я загнал за сарай, с дороги его видно не было. От дома тоже. Наверху, в спальне, быстро переобулся в старые черные кроссовки, натянул свитер и куртку. Рассовал по карманам запасные обоймы. По две в карман, застегнул. Карманы на «молнии» – очень полезное изобретение. Проверил глок: передернув затвор, нажал спусковой крючок – боек звонко щелкнул. Вставил обойму. Сунул пистолет за пояс.

Справа от сарая были сложены дрова, очевидно, очень давно – поленница просела и обросла мхом, кое-где изо мха рос ярко-зеленый папоротник, краснели ягоды брусники. Сразу за дровами начинался лес. Я перелез через поваленную сосну; от нее хорошо просматривались подъезд к дому, часть дороги и крыльцо. Из-под ног выпорхнула иволга, сердито уселась на ветку орешника прямо надо мной и принялась громко ругаться.

Гости появились через семнадцать минут – по привычке я вел хронометраж. Белая легковая машина оказалась «бентли-империалом» с нью-йоркскими номерами. Глупость, конечно, но мне стало лестно, что убивать меня приехали на таком шикарном авто.

Я присел, снял пистолет с предохранителя. Дождь, похоже, потихоньку заканчивался, последние капли шуршали в листве тихо и настороженно, будто перешептываясь. Лес вокруг был темным, мокрым. Монотонно пела река. Я зачем-то провел ладонью по мху, нежному, как влажный бархат. Иволга замолчала, но не улетела, сидела наверху, хитро поглядывая на меня черным глазом. Я, заискивая, подмигнул ей, приложил палец к губам. Мерзавка насмешливо свистнула и, словно издеваясь, выдала звонкую трель.

Передняя дверь «бентли» распахнулась, из машины вылез крепкий мужик с бритой головой. Точно, кабан. Грузно поднялся по ступеням, постучал в дверь. Прислушался, постучал еще раз – громче. Прошелся по крыльцу, пнул ногой ведро, ведро с грохотом покатилось по доскам веранды. Мужик помаялся еще с минуту, бродя взад и вперед, напоследок двинул в дверь башмаком, вернулся к машине. Окно задней двери опустилось на четверть, кто-то выдул оттуда тонкую струю дыма. Кабан подошел, пригнулся. Я услышал голос, но слов не разобрал. Кабан кивнул, услужливо раскрыл дверь.

Я рассчитывал на шаха, ожидал бородатого эмира, на худой конец главаря банды абреков с десантным «калашниковым» и зеленой драпировкой, на фоне которой мне должны были отрезать голову.

Из машины вышла женщина. Она выпрямила спину, огляделась, уронила сигаретный окурок в траву. Иволга над моей головой пронзительно просвистела.

– Мистер Саммерс! – Женщина повернулась спиной к дому и в профиль ко мне. – Кончайте прятаться. У меня к вам дело.

Голос прозвучал уверенно, чуть насмешливо. Сидеть за дровами мне показалось глупо и унизительно. Сунув пистолет в левый карман куртки, я неспешно выбрался из укрытия.

– Вот вы где! – Женщина засмеялась, потом закашлялась – курить ей явно нужно было завязывать. – В лесу гуляете?

Моя левая рука лежала в кармане; я вспомнил, что куртку мне эту подарила Хелью на Рождество лет пять назад. Очень не хотелось ее дырявить.

– Пусть этот сядет в машину. – Я указал подбородком на кабана.

Женщина кивнула. Кабан зыркнул на меня, забрался на переднее сиденье, хлопнул дверью.

– Ну? – Она вопросительно уставилась на меня. – Может, в дом пригласите?

Я не мастак определять женский возраст. Сидя за дровами, я решил, что ей лет тридцать пять-сорок, вблизи женщина выглядела куда как старше – явно за полтинник. Особенно руки. Худые, костистые, с длинными перламутровыми ногтями, они казались руками породистой старухи.

– Прошу! – Я церемонно пропустил ее вперед.

Пройдя в гостиную, незваная гостья оглядела коллекцию мертвых голов, хмыкнула, села в кресло. Закурила, чиркнув кокетливой дамской зажигалкой. Я взял стул за спинку, поставил перед креслом. Сел, левый кулак горел, рукоять пистолета была как утюг. Часы на стене показывали два пополудни, они отставали на семь минут.

– Я хочу нанять вас, мистер Саммерс, – она стряхнула пепел на пол. – Возглавить один проект.

Я посмотрел на пепел, потом ей в лицо.

– А если я откажусь? – глядя ей прямо в глаза, спросил я.

Женщина усмехнулась, выпустила дым.

– А вот такой возможности у вас нет. – Она насмешливо покачала головой, пренебрежительно добавила: – И вытащите этот дурацкий пистолет из кармана, никто вас тут убивать не собирается.

– А если я откажусь, – упрямо повторил я, опустив на этот раз знак вопроса.

На лице «со следами былой красоты», как писали в старых романах (быть может, пишут и сейчас, беллетристику не читаю), появилось недоброе выражение: глаза стали холодными, губы поджались. Женщина щелчком отправила окурок в камин, тихо и зло сказала:

– У меня нет времени валять дурака.

Достала из кармана и протянула мне сложенный листок бумаги. Я развернул – это был калифорнийский адрес Хелью, адрес, который не знал никто, кроме меня.

– И давайте, мистер Саммерс, на этом закончим наш драмкружок и перейдем к делу. Идет?

У нее был добротный британский акцент, лондонский – так говорят в Челси и Кенсингтоне, на Найтс-Бридж. Долгая шея, крутой высокий лоб и вполне мужской подбородок, она напоминала борзую, но не выставочную – хрупкую, фарфоровую – а матерую, охотничью, какая запросто может затравить волка.

– Начнем с приятного, – сказала она. – Ваш гонорар, мистер Саммерс, составит тридцать миллионов американских долларов.

Я почти раскрыл рот. Меня поразила даже не сама сумма; в этот момент я четко осознал две вещи: дело предстоит определенно гнусное – это во-первых, а во-вторых, в конце операции меня скорее всего постараются ликвидировать.