– Да так… долго рассказывать. А вот ты говоришь, «один из нас», ты что, сидел за что-то?

– Я?.. Не совсем, – признался Уилл. – Но я всегда мысленно с теми, кто прозябает за колючей проволокой, в гетто. Поэтому пишу тексты, хочу поведать всем о несправедливой жизни.

– Ммм… – только и удалось произнести Минкё. На большее, не поддавшись приступу смеха на несколько минут, он был не способен.

Оказалось, выступать в одном из клубов, предназначенных как раз для таких сборищ, Уилл должен был сегодня, но придумать достойный текст так и не смог, а последние наработки канули в корзину. И, тем не менее, плюнув на все это и сказав «неважно, что-нибудь сымпровизирую», ближе к ночи он отправился туда. Теперь Минкё был предоставлен только самому себе и только в своих, почти личных апартаментах.

На следующий день он снова втянулся в обычную жизнь, которой жил в Америке вот уже почти полгода. Если это можно было назвать обычной жизнью, конечно, ведь на то она и жизнь, что обязательно случается что-то неожиданное, например, то, когда говорят, что невыполненное вовремя редактирование статей чревато увольнением, что и грозило произойти. Обещания впредь так никогда не поступать и все делать вовремя вовсе не действовали, ни одно, ни второе, и только чудо вкупе с немым выражением крайней мольбы в глазах, которое Минкё напрактиковался делать в совершенстве, помогли ему сохранить рабочее место. Но зарплату все же урезали. И ситуация, наставшая в первый день по приезде в Нью-Йорк, начала повторяться… Денег нет. Весьма грустно осознавать такой факт из своей биографии, особенно когда желудок переваривает еду со скоростью света по причине того, что в университете наступила пора промежуточных тестов. Тесты требовали умственного напряжения, оно – еды, а еда – денег, и так замыкался круг, разорвавшийся, только когда первое звено временно прекратило свое существование, заключившись в успешной сдаче этих самых тестов, во что сам Минкё до конца совсем не верил.

Январь медленно приближался к своему логическому завершению, по неосторожности время от времени пропуская тепло. Минул и своенравный февраль, наступил Новый год по лунному календарю. Настала весна. А жизнь покатилась по старым, накатанным и привычным рельсам, проложенным в непривычной местности, разукрашенной вечерними красочными станциями в виде бара или клуба, что, впрочем, случалось редко. Расход денег все же пришлось сократить.

– Хочешь немного подзаработать? – как-то раз, словно прочитав эти мысли, спросил Уилл поздно вечером, когда пришел неизвестно откуда.

– Как?

– Понимаешь, тут так получилось…

В мире существует много способов подзаработать, особенно много было их на благословенной земле Нью-Йорка, но такой способ Минкё предлагали в первый раз. Дело всего-навсего заключалось в том, чтобы спеть. Нет, не промурлыкать что-то или попросту пробормотать, а именно спеть, на сцене, в микрофон, как это обычно водится. Это предложение никогда бы не было произнесено, не заболей партнер Уилла, или, как он назвал себя на сцене, MC Wi, по выступлению, марафону малоизвестных исполнителей. Он бы и стихи мог писать, но посчитал это слишком старомодным.

– И что я должен буду делать? – осторожно уточнил Минкё.

– Сделаешь жалостливое лицо, споешь пару строчек, и все будет в ажуре.

– Почему сам не можешь?

– В программе заявлены два участника.

– И когда это будет?

– Через два часа.

– Два часа?! Э, нет, найди другую замену.

– Искал… – Уилл многозначительно замолчал. – Выручи дружбана… Ради всех твоих китайских богов.

Минкё прыснул от такого определения.

– Не китаец я.

– Ну, японских богов, не важно. Мне на ухо шепнули, что там будет представитель Aftermath.

В итоге, поддавшись обострению добросердечия и сочувствия, Минкё, зачесавший челку так, что почти не было видно глаз, оказался в клубе, где должно было проходить шоу. Оказался, совершенно не представляя, что делать, и еле помня строчки, которых получилось в пять раз больше, чем обещали. Когда уже почти подошла их очередь, в его голову закралась логичная мысль скрыться отсюда, но это он посчитал совсем низким и недостойным, поэтому в следующий момент глаза на миг ослепил свет небольших прожекторов, направленных на сцену.

В последний раз он выступал на сцене в младшей школе во втором классе. Тогда учитель пришел к выводу, что больше таких заданий ему давать совсем не стоит, Минкё перепутал слова до неузнаваемости. Спустя десяток лет, как оказалось, ничегошеньки не изменилось, если не считать, что на этот раз он забыл слова вовсе. Только спустя пять секунд молчаливого стояния на сцене, только после того, как Уилл шепнул первую строчку текста, слова начали загораться перед глазами, будто где-то в воздухе включили невидимый экран караоке, и оставалось только прочитать их, что Минкё и постарался сделать. Не без особого труда, надо сказать. А дальше все прошло как по маслу, быстро и безболезненно. Только за дверями клуба он оказался через пять минут. И по собственному желанию, и по желанию тех, кто не совсем понял новый стиль исполнения. «Подзаработать» заключалось в десяти долларах.

Шел он один по ночным улицам, шел медленно, шел под ритмы музыки, раздававшейся в маленьких наушниках, которые часто спасали, когда он ехал в поезде нью-йоркского метрополитена. Иногда просто невозможно было слушать звук сирены полицейской машины или чьих-то ругательств. Иногда он скучал по родному городу.

Кафе с громким и длинным названием «Черный кофе и белый шоколад», куда он зашел, было недостаточно чистым, но совсем недорогим, что в его случае играло немаловажную роль. Еще один плюс – оно работало круглосуточно, а он так не хотел возвращаться. Взъерошив волосы, так и норовившие лезть в глаза при каждом удобном случае, и поназаказав всего, чего только можно на пять долларов (остальные пять он оставил на следующий день), Минкё уселся за столик, внимательно изучая маленькие трещины на его поверхности. Занятие мало увлекательное, но понемногу затягивало, заставляя обратить на себя все внимание. В любом случае куда лучше, чем осознавать свою несостоятельность как недавнего музыканта, да и вообще… Минкё уже почти уснул, наблюдая эту поверхность стола, пока не принесли его заказ. Не принесли и не сели напротив него. Он уже приготовился возмущаться такой бестактности, уже поднял голову, чтобы увидеть нарушителя его личного пространства во всей красе, да так и остался с открытым ртом и словами, застрявшими в горле.

– Привет, – через некоторое время все-таки удалось сказать ему.

– Привет.

Перед ним сидел не кто иной, как его лучший друг, тот самый, с которым он учился в школе все двенадцать лет, тот самый, что провожал его в Америку, и тот самый, что сам