Позже, на боевых заданиях, Никитин не раз удивлял товарищей своим хладнокровием, смекалкой и расчетливой смелостью. Но похвалы этот человек не любил. Он стеснялся и чувствовал себя неловко, когда о нем говорили. Зачем болтать? Хочешь учиться — другое дело. И многие партизаны, особенно молодые, учились у Никитина ровной, спокойной храбрости и военному делу. Впрочем, на храбрость у Никитина был свой, особый взгляд. Да, трусость и страх на свете существуют. Но если у человека нет этих пороков, так за что же его хвалить? За то только, что у него две руки и две ноги, что он не урод? Швырнул с десяти метров противотанковую гранату во вражескую автомашину? Так ведь удобный же момент был. Расчет — и только. Пролежал под кустом у самой дороги и сосчитал в проходившей колонне гитлеровцев? Так ведь бежать глупо было — тогда тебя наверняка убили бы. Стрелял почти в упор по вражеским мотоциклистам? Так ведь ты в засаде, замаскирован, а враг на виду. Все обычно, нормально. Трусом Никитин быть не хотел и не мог, а если его считают храбрецом, то, что поделаешь, людям рта не заткнешь, болтают…

Орлов и Никитин спустились в овраг. В самом низу, в зарослях ольхи и черемухи, мирно журчал студеный, незамерзающий ручеек. Сзади стальными дизельными глотками ревели гитлеровские танки.

Отойдя от деревни метров двести, партизаны вздумали выбраться на дорогу, проходящую невдалеке от оврага.

— Что за нужда по чащобе лезть, выбирайся наверх, — предложил Орлов товарищу.

Никитин начал карабкаться по крутому склону, но в это время со стороны дороги донеслось урчание автомобильных моторов. Хлестнули пулеметные очереди. Над верхушками кустов заныли пули.

— Пехоту подтягивают, — проговорил Никитин. — Каждого куста боятся, сволочи, прочесывают.

Горячев, Фомичев и Мягков обрадовались, увидев разведчиков.

— Это в вас палили? — спросил Горячев.

— Нет, — сплюнул Никитин. — В белый свет.

Медлить нельзя было ни минуты. По дороге могли вновь пойти вражеские автомашины. Выдвинув в обе стороны дозорных, партизаны начали ставить мины. Мерзлая земля с трудом поддавалась саперной лопатке. Минеры пустили в ход ножи. Горячев проверил ямки, выкопанные на дороге в шахматном порядке, стал снаряжать мины. Потом деревянные ящики присыпали землей, примяли ее ладонями, сверху припорошили снегом и замели хвойной веткой. Никитин ножом сделал на придорожной сосне затес-метку, и партизаны двинулись в обратный путь.

5

Поздно ночью обе группы минеров вернулись на базу. Евдокия Степановна подбросила в печку сухих дров. Из большой кастрюли на плите вкусно запахло мясной лапшой. Проголодавшиеся партизаны уселись вокруг стола тесным кружком. Фомичев принимал от Евдокии Степановны миски с лапшой, ставил их на стол. Считал громко, с шутливой строгостью:

— Раз, два, три… По две миски не брать. Заявки на добавку подавать мне, в письменном виде.

Орлов принял шутку:

— Ого, из молодых, да ранний! Но если у тебя талант, валяй поваренком. Только на раздаче чая. А все прочее — тут хозяйка Евдокия Степановна.

— Да я в начальники и не рвусь, — серьезно сказал Фомичев. — Я только советником буду: кому добавку дать, а кому — «придите, товарищ, завтра!».

Партизаны и Евдокия Степановна улыбнулись. А Фомичев, изогнувшись и взмахнув воображаемым полотенцем, почтительно поставил миску перед Орловым:

— Извольте кушать, Павел Сергеевич!

Горячев и Проскунин, сидевшие напротив, переглянулись. Во взгляде одобрение. Комиссар и командир ценили шутку, особенно теперь. В землянке, затерянной в лесу, такие веселые люди, как Фомичев, — сущий клад. Молодой, красивый, Фомичев был шутник и подковыра. Там, где он, хмурых лиц не бывает. Демобилизовавшись из армии перед самой войной, он охотно пошел в партизаны. С первых дней его полюбили в отряде за воинскую выучку и за легкий нрав. О его хитрости и смекалке в бою партизаны поговаривали: «Нашего Фомичева на кривой не объедешь».

Евдокия Степановна поставила на середину стола плоскую тарелку с горкой ржаных сухарей, и все принялись за еду. В большой землянке стало тихо. В углах шевелились густые тени. Свет от фонаря «летучая мышь», подвешенного к бревенчатому потолку, падал лишь на стол и на лица людей. Постукивание ложек, хруст сухарей, покашливания.

Вдруг Евдокия Степановна, ближе всех стоявшая к двери, насторожилась. И тотчас все услышали сигнал боевой тревоги.

— На втором посту! — сказал Горячев и выскочил из землянки. За ним — Проскунин, Фомичев, Орлов. И прежде чем остальные партизаны успели выбежать наружу, в распахнутую дверь вошел Бормотов, а за ним командир сводного отряда Глахов и связной.

Когда все, кроме Горячева, собрались в землянке, Бормотов поздоровался. Взглянул на стол, где стояли миски с лапшой, спросил:

— Это что, ужин или завтрак у вас?

— Сами не знаем, — улыбнулся Проскунин. — Люди только что с задания.

— Так, так… — Бормотов снял шапку, пригладил ладонью волосы. Спросил опять, с насмешечкой: — А почему повскакали-то все, лапшу бросив? Часовые тревогу объявили? Такой сверхбдительностью они вам все нервы перепортят. Чуть что — в ружье! Ни сна, ни отдыха.

Проскунин нахмурился.

— Ничего, Александр Иванович, сверхбдительность все же лучше ротозейства.

— Да, конечно. — Бормотов взглянул на Глахова, снимавшего пальто, добавил: — А надежная сигнализация и умение обращаться с оружием — это и совсем хорошо было бы.

Проскунин ничего не ответил. Он догадался, что часовые в чем-то проштрафились. Молчание прервала Евдокия Степановна:

— Лапша остынет. Садитесь за стол, товарищи!

Все разместились на лавках, выкроили места для гостей. Евдокия Степановна подала еще три миски.

— А вы неплохо устроились, — принимаясь за еду, сказал Бормотов.

Глахов оглядел над головой бревенчатый накат, подтвердил:

— Надежно устроились. — И похвалил Орлова, сидевшего напротив: — Вы настоящий строитель, Павел Сергеевич!

Фомичев, громко разгрызая сухарь, спросил весело:

— Не много ли заслуг на одного человека? Предколхоза, пастух, печник, а теперь еще инженер-строитель!

Орлов добродушно улыбнулся, а Глахов заметил:

— Заслуги человеку не в тягость. — И, попробовав лапшу, повернул голову к Шумовой: — Отличное блюдо, Евдокия Степановна!

В землянку вошел Горячев. Не сняв шапки, шагнул к столу. Лицо комиссара было озабоченным.

— Посты проверял? — спросил Бормотов.

— Да. Еще раз проинструктировал часовых.

— Заснул кто-нибудь, что ли? — нетерпеливо спросил Проскунин.

— Нет, Василий Федорович, но… часовой Макарушкин признался: он гранатой запустил.

— В кого? В вас?! — Проскунин вскочил с лавки. Глядел то на Бормотова, то на Глахова.

Бормотов отдал пустую миску Евдокии Степановне, поблагодарил. Ответил наконец на вопрос Проскунина:

— Да, Василий Федорович, гостинец в нас летел. И понимаешь, без всякого окрика, с дальнего расстояния. — Бормотов сунул руку в карман пальто, достал гранату. Подкинул ее на ладони: — Вот он, трофей. Угодила точно, но, к счастью, Макарушкин запал