не тот напиток, который ей нужен. К тому же я не знаю, как местные животные относятся к кофеину. Поэтому я утоптала небольшой кусочек снега, размотала свой шарф и постелила на эту площадку. А потом переложила туда собаку, прикрыв концами шарфа. Собака продолжала дрожать и, вероятно, будет дрожать еще долго. Не это сейчас самое страшное. Я достала термос, налила полный стаканчик кофе, дождалась, пока стакан не согреется настолько, что начнет обжигать мне пальцы и выплеснула кофе. А в стакан набрала немного снега. Он начал таять, я болтала в нем горячими пальцами, чтобы снег побыстрее превратился в воду.

У меня получилось примерно полстакана воды. И тут обнаружилась проблема. Чтобы собака пила, она должна быть в сознании, чтобы прийти в сознание, ей нужно попить. Ваши предложения, Крепис? Я мысленно еще раз извинилась перед собакой, поддела рукой ее морду и нащупала большим пальцем уголок губ. Я еще не встречала животных, которые не открывали рот после того, как им надавливали в это место. Да, немного болезненно, но выхода у меня нет. Напоить собаку нужно обязательно, хотя бы немного. Я вздохнула, нажала пальцем на десну, собака приоткрыла рот. Язык, сухой, распухший и лиловатый, вывалился наружу. Я капнула на него немного воды. И еще немного. Прошла целая вечность, прежде чем собака втянула язык обратно, а потом уже открыла пасть сама и сделала лакающее движение языком в воздухе. Я снова плеснула воды на язык. После второго или третьего раза собака открыла глаза, и хотя взгляд еще был малоосмысленный, она потянула носом воздух. Видимо, искала стакан. Я поднесла его к ее пасти и она сама вылакала остаток воды. Попыталась встать и не смогла.

— Лежи, лежи, — успокоила я ее.

Я вылила из термоса весь кофе и положила туда немного снега. Да, конечно, термос потому и термос, чтобы сохранять температуру, неважно какой она будет. Но если холодный снег положить в горячую емкость, то они придут к компромиссу — горячее остынет, а холодное нагреется.

После этого я снова взяла собаку на руки, замотала шарф, чтобы он проходил между лапами, по брюху — там, где она лежала на снегу и там, где у нее совсем не было шерсти. Конечно, лучше всего было бы сунуть ее под куртку, но собака была слишком большой. И я сама бы замерзла, и собаку бы не согрела.

На дорогу мы вышли довольно быстро и на мгновенье у меня мелькнула мысль идти в деревню, проситься согреть собаку… Но вдруг это будут те самые люди, которые ее привязали в лесу? И даже если нет — пустят ли меня в тепло? Это ведь не на полчаса и даже не на час. Я повернула к платформе.

Мне повезло, электричка загудела в тот момент, когда я только стояла у расписания и пыталась понять, сколько мне придется ждать. В вагоне мне повезло второй раз — он оказался очень теплым и пустым. Я выбрала сиденье над самой печкой и положила на него шарф, а сверху собаку. Руки ныли. Ничего, пройдут. Я же понимала, что собака тяжелая, хотя и не выглядела очень крупной. Мы проехали две станции и я поняла, что уже согрелась. Я сняла куртку и укутала сверху собаку. И спустя четверть часа она перестала, наконец, дрожать. Ну вот, теперь можно выдохнуть. Собака выживет. Если бы она не согрелась за все два часа дороги, было бы уже сложнее. Я порылась в рюкзаке, но конечно же, не нашла ничего, чем можно было бы обработать ее пораненную морду. Ладно, это может потерпеть до дома. Я гладила ее большой лоб, трогала маленькие уши и надеялась, что она не отморозила их. На лапы и живот я пока предпочитала не смотреть. Конечно, они будут обморожены. Конечно, их придется лечить, и мне еще предстоит понять, как.

Дома мы оказались чуть позднее полудня. Я удивилась, когда это поняла. Мне казалось, что прошел целый день и что мое чувство времени снова подвело меня. Но часы подтвердили, что я не ошиблась.

В доме, в котором ты не прожил сотню лет и в который ты покупал только самое необходимое, трудно найти подходящую вещь, из которой можно сделать гнездо. Так что я просто взяла подушку, обернула ее своим огромным свитером и положила все это рядом с батареей. Рядом поставила тарелку с водой. Еда сейчас для нее не главное, я знала по себе. Мне приходилось замерзать в лесу, правда не связанной и не с завязанным ртом, но свое состояние я помню очень хорошо.

Я положила собаку на подушку. Подумала, не укрыть ли бедного зверя и решила, что пока не нужно. Она снова попыталась подняться, но только слегка изменила свою позу. Из скрюченного колобка она превратилась просто в лежащую собаку.

Я присела рядом с ней. Ее взгляд все еще был мутным. Что ж, если бы она начала лизать мне руки, я бы удивилась больше. Но вот то, что она не может встать, может быть совсем плохим знаком. Я медленно, позвонок за позвонком ощупала позвоночник. Вроде бы все в порядке. Конечно, у моих пальцев пока еще нет нужной врачу чувствительности, я пока не способна понимать происходящее глубоко внутри организма, но повреждения позвоночника вполне могу распознать. Могла бы распознать, если бы они были. Их не было. Я перешла к лапам. У нее были странные лапы — очень аккуратные и в то же время мощные. Красивые, ровные, в меру мускулистые. Видно, она знала лучшие времена и лучших хозяев. Наконец, я рискнула и развернула их подушечками. Да, там все оказалось плохо. Сбитые, в ранах, на когтях почерневшая кровь и комки земли. Земли? Там все было в снегу, а он выпал два дня назад. Значит, собаку привязали так давно? Люди, люди, я не хочу быть вашим другом.

Я вымыла ей лапы в теплой воде, вытерла, снова ощупала подушечки. Нет, кажется, больших обморожений нет. Настолько больших, чтобы прибегать к помощи хирурга. С остальным я справлюсь своими силами. Даже с этими страшными на первый взгляд ранами на морде.

Пользуясь тем, что собака спит и будет спать еще долго, я ушла в аптеку. Аптекарша, пожилая женщина с добрыми измученными глазами (ну, правильно, кто еще согласиться работать в круглосуточной аптеке первого января) с участием посмотрела меня и на мой набор — глюкоза и раствор Рингера, система капельниц, бинты, вата и жидкости для промывания ран. И я отважилась