— Вы не подскажете, чем можно обработать обмороженные раны, чтобы быстрее заживали? — и не зная, зачем, я добавила. — Я собаку нашла… привязанную в лесу.

— С обмороженными лапами?

— И с перевязанной мордой. Там тоже раны.

— Вот смотри, — она сняла с полки флакон. — Пантенол. Пена. Брызгаешь прямо на обмороженные участки. На лапы. А для морды — вот это. — Она положила рядом другой тюбик, — на морду. Если нет инфекции. — Рядом лег третий тюбик. — А это, если инфекция есть… Подожди.

Она вышла куда-то в свою подсобку, благо других посетителей в аптеке не было, и вернулась через пару минут. К моим покупкам добавился еще один тюбик.

— Это норковый вазелин, я тебе просто так отдам, он у нас просроченный, продавать нельзя. Смазывай собаке лапы перед прогулкой. А то они в собачьей обуви не любят обычно гулять. — Она вздохнула. — Я пару лет назад сама с дачи привезла своего… Он к автобусной остановке примерз, бедный. Все хозяев ждал…

Я поняла, что плачу, и еле выговорила:

— Спасибо.

Она вздохнула.

— Это тебе спасибо, дочка. Все больше привязывают, чем спасают.

Я расплатилась, она сложила мои покупки в пакет. Пантенол и что-то еще оказались действительно дорогими, но я отнеслась к этому спокойно. Заживление ран никогда не было дешевым делом.

— И вот еще что… Первое время корми понемногу. Лучше всего детским питанием, мясное пюре с овощами… Оно и усваивается лучше, и точно качественное.

— Спасибо за подсказку, я бы не догадалась. — Я смогла улыбнуться. — Пойду куплю заодно.

— Как назвала своего найденыша?

— Пока не знаю. А вашего как зовут?

— Эрик. Он пахнет вересковым медом. Эрика — вереск по латыни.

— Хорошее имя, — согласилась я.

Глава 7. Сказка

Когда я вошла в дом, то не поняла, что за стук раздается из комнаты. Словно кто-то несильно колотит палкой по полу. Не снимая одежды, не разуваясь, я бросилась в комнату. Мало ли что — вдруг прорвались ненадежные трубы и горячая вода хлещет на пол, а у меня там больная неходячая собака! Стучала не вода из трубы, а собачий хвост. Собака изо всех сил колотила им по подушке, видимо, приветствуя меня.

— Привет-привет, — пробормотала я, наклоняясь к ней. Значит, она все чувствовала и понимала. — Есть будешь? Или сначала на улицу?

На улице собака явно испугалась. Наверное, решила, что счастье закончилось и теперь ее снова оставят в холоде. Я поставила ее на снег. Она покачнулась, но не упала, обернулась на меня и посмотрела так, словно не верила, что снова оказалась на холоде и на снегу. У меня запершило в горле.

— Делай свои дела и пойдем домой, хорошо?

Собака послушно присела на снег там, где я ее поставила.

— Ну, еще будешь? Или все?

Собака опустила голову попыталась улечься тут же, на проплавленное в снегу желтое пятно. Я подхватила ее на руки. Вообще, входить с подъезд и открывать три замка в квартире с собакой на руках очень и очень непросто. Но опустить я ее не рисковала. Слишком испуганный она вдруг стала. Если подумать — немаленький хищник, с мощными лапами и грудью, с крепкими челюстями и острыми зубами. Она могла бы, если бы захотела, жить на улице, нападать на людей, отбирать любую еду, которая понравится… Но она не хотела. В ней тоже не было каких-то генов, отвечающих за агрессию. Только ли в ней или в остальных собаках тоже? Я не знала.

Я вообще мало знала собак. У меня никогда не было собак и ни у кого из нашего семьи. Разве что какие-то единичные случаи, про которые я слышала давно. Хотя никаких проблем в общении с собаками у меня не было, когда я с ними встречалась случайно, мысли принять в свою семью собаку — или как здесь говорят «завести» — не было ни разу. Я не представляла, как собаки переносят переходы, как они поведут себя во время охоты. Мне казалось, что они, несмотря на близость к природе, все же способны выдать человека. Они не могут залезть на дерево или прыгнуть на далекую кочку, спрыгнуть с высокой скалы… А значит, при бегстве собаку пришлось бы бросить. А это так же неверно, как бросать ребенка. И еще — я не могла бы прокормить собаку. С точки зрения природы собака — хищник. Значит, ей нужно мясо. Как его добывать? Мне передергивало от мысли, что каждый день придется приносить домой кусок вчера еще живого животного… Но за весь день с того момента, как я нашла собаку, ни одна из этих мыслей не пришла мне в голову. Я не знаю, почему. Видимо, есть ситуации, из которых бывает только один выход. Вне зависимости от доводов рассудка. И эта ситуация относится к их числу.

И только совсем поздним вечером, когда мы с ней вернулись домой после короткой прогулки, когда я отважилась дать ей немного детского пюре, а она с удовольствием его слизала, когда я обработала все ее раны и шрамы, включая страшное кольцо вокруг морды, иными словами, когда у меня не осталось больше никаких дел, ко мне пришло понимание — теперь уйти будет очень и очень сложно. Я не говорила себе невозможно — после своего марш-броска через два мира я точно знала, что мои возможностив критической ситуации намного превосходят мои возможности в обычной жизни.

Я расплакалась, когда мыла посуду. В общем, я не собиралась себя жалеть или что-то в этом роде. Мне просто было тяжело и не было ни одной души рядом, с кем я могла бы поговорить о своих проблемах, своих страхах и своих чувствах. Я не привыкла жить одна. Всю жизнь рядом — в пределах досягаемости — была семья: родители, тетушка Гацания, тети и дяди, кузены и кузины, брат с сестрой, другие клановые родственники. И вот я осталась совсем одна. И я даже не знаю, выжил ли после этой облавы кто-нибудь еще из наших. Встречусь ли когда-нибудь с кем-то из своих, смогу ли поговорить… Я не привыкла к своему одиночеству за три года. В конце концов, что такое три года на фоне трех сотен лет? Может быть, настанут счастливые времена, когда мне будет казаться, что эти года пролетели очень быстро, почти незаметно. Но пока — каждый день причиняет мне боль своим одиночеством.

Так, в слезах, я вернулась к собаке. И вместо того, чтобы сесть за компьютер и найти ответы на десяток вопросов,