Скорее всего, я просыпаюсь от тишины. Другого внятного объяснения у меня нет. В этом, пожалуй, вся соль. Потому что только под утро более или менее успокаивается город…

И этот слабый проблеск безмолвия пробуждает мозг. Бездонный широкоформатный прямоугольник. Хранитель экрана. Вычурные цветные сполохи, переливающиеся ленты северного сияния, прохладные искры светлячков. Несколько секунд могильной тишины. Пока нет шума – нет и изображения. Только абстрактные композиции, вызванные сенсорным голоданием.

Звуки, впрочем, недолго задерживаются. Ведь всегда что-нибудь случается. Летящий на огромной высоте истребитель, или пробегающая за два квартала собака, или шелест перьев проснувшейся птицы. Она еще даже не открыла клюв. Просто взмахнула крыльями.

Но в тот же момент исчезают бессмысленные сполохи с искрами. И твой слух, как стремительный коршун, срывается с подоконника вниз. Мелькают по сторонам провода, тусклые фонари, деревья, грязная снежная поверхность, шелест воздуха, мокрый насквозь сугроб, соседняя улица.

Чок-чок. Щелк-щелк.

По пустынной предвесенней улице идет девушка. И ее с головой выдают шаги. Я даже улыбнулся, не открывая глаз. Я увидел какой высоты у нее каблуки… Из чего они сделаны. Длину ног, ширину плеч, неразвитость мускулатуры и маленькое сердце. Она спешит, она замерзла, она модно, но непрактично одета, и она почти не помогает себе руками. Они втянуты в рукава и не шевелятся. Она бережет каждый градус. Я, конечно, не знаю, куда именно она идет, тем более – откуда. Тысячи причин могут выгнать ее на улицу. Зато знаю, в каком направлении. Об это уже рассказало вездесущее слабое эхо.

Детская площадка в доме позади моего. Еле заметно шевельнулась и скрипнула карусель о четырех сиденьях, сваренных из дюймовых стальных труб. И я тут же увидел всю эту нелепую и веселую конструкцию для недоразвитых идиотов. А вот крыша этого дома. Там, за выходом вентиляции, открыл пасть и нагло заорал кот. Он заорал страстно, не задумываясь о курсе доллара, нефтяном кризисе или ипотеке. Он орал вообще. В целом. Безгранично. В его голосе была страсть, неутомимость и весна, которую он прочувствовал всеми своими яйцами. Да, туман. И да – холод. Но все это меркнет перед Великим Гормональным Прибоем. Наглая кошачья харя. Лохматый временно перестал орать и страстно почесался легированными когтями.

Открытые форточки, антенна, свинцовое небо, голые ветви тополя, зяблый куст сирени – самая его крона. Тук-тук.

На кусте сирени висит кормушка для птиц. Прямо в середине ее деловая синица долбит клювом сало. С детства, кстати, мне было интересно – с чего это синицы имеют такой странный, я бы сказал – извращенный вкус. Где, в какой ветви эволюции им вдруг стало вкусно жрать животных, тысячекратно превосходящих их по массе тела? Загадка природы… Но – жрут. А свиньи спят и в кошмарных снах к ним приходит сначала мордатый работник забойного цеха, а потом стаи свирепых синиц с металлическими острыми перьями. Свиньи в ужасе просыпаются и с ходу начинают хлебать высококалорийное пойло, чтобы хоть как-то забыться.

Синица повернула набок головенку, прицелилась, лихо выбила клювом еще кусок сала и задумалась. Бешеное маленькое сердце колотилось с такой фантастической скоростью, что биение превращалось просто в шум. Они очень недолго живут, эти птицы. Если бы у меня так билось сердце, то грудная клетка наверняка бы лопнула.

Я сижу с закрытыми глазами и улыбаюсь. Я вижу на километры вокруг, не открывая глаз…

Пойду-ка я слушать Рахманинова…

К трем часам ночи резко похолодало. Микроавтобус, он же штаб, куда стекалась вся информация, стоял на площади Ленина. Дербент осоловелыми глазами который уже час пялился на экран. На карте мигали цветные кресты, но черный так до сих пор и не появился. Влад покачал головой и вышел на улицу, где неподалеку спокойно курил Милевич.

– Спать хочешь? – спросил Гиреев. Ветер был несильный, но очень холодный.

– Надо бы… – неопределенно сказал Костя и снова затянулся. – Не будет он ночью рисковать. Думаю, до утра звонков не будет. Туман на связь выходил. Выяснил, откуда последний раз пополнялся счет. Автомат в «Сибириаде», что ровным счетом ничего не дает. Марле, разумеется, ни сном ни духом. Механик из «Оазиса» у ментов в кабинете свое отсидел, но ничего не знает, и его отпустили еще днем. Однако… Зацепка появилась. Выдернули его напарника. Он почесал репу и рассказал о приятеле, который как бы есть.

– Что значит «как бы есть»? – удивился Влад.

– С месяц назад он познакомился с мужиком, и они какое-то время успешно пьянствовали. Говорит, усатый такой, среднего роста, глаза то ли серые, то ли голубые. Денег не жалел. Проституток заказывали, в ресторане раза три зависали. Все бы ничего. Но он резко пропал, причем оказалось, что, по сути, механик ничего о нем не знает. Ни где живет, ни чем занимается, а вся известная информация не более чем липа. Этот просто собутыльник несколько раз был у него на рабочем месте и прекрасно знал, что там и как. Но главное не это. Менты сделали распечатку разговоров напарника. Отгадай, с какого телефона звонил его знакомый?

– Марле?

– Ну да. Менты теперь шорох среди проституток наводят и напарника трясут. Поеду, послушаю сейчас любителя сладкой жизни? Туман организует. – Миля выбросил окурок на обледеневший асфальт. В десяти метрах патрульный автомобиль крутил свою мигалку, но без звука. – Поедешь со мной?

Влад подумал и сказал:

– Нет. Ты давай туда, это верно, а я сейчас все же посплю. Я хочу утром в Лавочки съездить.

– Зачем? – удивился Малевич.

– Батюшка там у меня…

– Отец? Что он там делает?

– Да не… Духовник, в смысле…

– А… – безразлично выдохнул Костя и пошел к патрульной машине. – Не задерживайся! – бросил он на ходу.

Влад посмотрел ему вслед. Он только сейчас почувствовал, как устал. То есть он вроде помнил, что давно толком не присел, не прилег, даже не поел, но особого изнеможения до слов «я посплю» не ощущал. Легко ходил, водил машину, листал бумаги, смотрел на монитор компьютера. И разговаривал, разговаривал, разговаривал. Все это на автомате, без напряжения. В голове неустанно горела лампочка по имени «надо». Надо.

Но когда сам себе говоришь – «спать», то словно подрубаешь собственные ноги. Они становятся ватными и с трудом тебя влекут по маршруту. Поэтому, когда Гиреев опустился на заднее сиденье своего автомобиля, он даже не смог нормально лечь, а просто свернулся в позе креветки и замер. По потолку бежали сполохи от мигалки патрульного автомобиля. «Спать», – приказал себе Влад и исчез из этого мира минут на пятнадцать…

Он и сейчас не спал… Просто вспоминал наяву прошлую осень…

– Люблю бабье лето… – сказала Наталья.

Вода была коричневая до того, что казалась маслом. Она текла вяло и по-осеннему спокойно. В ней удивительно точно и резко отражалось все небо и весь тальник по берегам. Яркие, словно вырезанные листья плыли и плыли по речке, лениво покачиваясь на поворотах.