Выхожу из спускаемого аппарата первым. Земля, какая-то китайская провинция. Я в очередной раз вернулся сверху. У меня за спиной стоит команда: Жоу Ши, Ларри Огден, Дуглас Кроули и Джой Кингзман. Джулия навсегда осталась наверху, но это был ее выбор. Мне на плечо опускается голубь. Настоящий сизый голубь с таким знакомым белым сердечком на шее. А впереди нас встречает вереница китайских автомобилей. Не совсем дом, не Америка, но по сравнению с космической пустотой, можно сказать, мы наконец-то дома.

Человечество сделало шаг побольше армстронговского. Мы долго смотрели на звезды, и звезды стали ближе. Мышь изменила вселенную, и нам предстоит с этим жить.

День 1

– Задача у вас одна – написать произведение.

Этого человека можно было принять за кого угодно – за полицейского, за панка, за киборга, да хоть за чудаковатого, закидывающегося киберкайфом соседа из квартиры снизу, – но точно не за Главного Литературного Редактора всей страны. Одетый во все черное, он стоял на вершине пятиметровой колонны и возвышался над нами, точно сама смерть.

– Жанр произведения не ограничивается.

Он говорил спокойно, даже не напрягая голосовые связки, но его глубокий голос звучал прямо в наших головах. Я не понимал, как это возможно: очередная хитрая технология по внедрению чужих мыслей или я от волнения начинал терять рассудок?

– Объем вашего произведения – не ограничивается.

Стена за его спиной была полностью сделана из стекла с проявленным на него голографическим часовым механизмом. На круглом циферблате, радиус которого превышал даже высоту колонны, стрелки показывали не только привычные минуты и часы, а также дни, месяцы, годы и десятилетия. Самая тонкая стрелка, секундная, на фоне самой широкой, что застыла на «XXII веке», мельтешила, казалось, быстрее света.

– Срок написания – тридцать дней, – объявил Редактор, и одна крупная стрелка позади него вздрогнула и сдвинулась на сегодня. – В течение этого месяца вы будете жить здесь, в башне «Парнас». У каждого из вас будет свой бокс и доступ ко всей мировой литературе, если таковая вам понадобится. В своем же боксе вы можете работать над черновиками, но!.. работой для конкурса считается то произведение, что было закончено на ваших персональных рабочих местах. Вопросы?

Несколько секунд даже воздух старался не шевелиться, пока вдруг вверх не поднялась чья-то тонкая рука. Вслед за ней потянулись еще две или три.

– Я вас слушаю. – Редактор посмотрел на участника конкурса, и пол под тем засветился голубым цветом.

– А какие будут награды? – Человек, сказавший это, находился метрах в трех от меня, но я все равно с трудом его расслышал.

– Произведения четвертого и пятого мест будут опубликованы с разрешением «Ариадны», а авторы получат свои гонорары в независимости от того, какую степень социальной значимости они занимают. Авторы со вторым и третьим местом получат возможность издать две свои книги, если таковые имеются. А тот автор, чье произведение займет первое место, получит пятую степень социальной значимости и станет полноправным писателем, его агентом и издателем станет сама система городского управления «Ариадна». Иначе говоря, человек станет главным писателем Централа. Все остальные участники, не попавшие в пятерку победителей, будут распределены системой по другим сферам деятельности, исходя из экзаменационных баллов интеллектуального уровня.

Вот только теперь по всему громадному залу прошелся волнительный трепет, и я его поддержал глубоким вздохом. Всего пять призовых мест. Если мои расчеты верны, то шанс попасть в эту пятерку – приблизительно один к сотне.

– Еще вопрос! – руку вскинула девушка в очках, прижимавшая к груди толстую книгу. – А по каким вообще критериям будут оцениваться работы, если жанр и объем не имеет ограничений?

– Как только вы напечатаете на отдельной строчке своей работы слово «КОНЕЦ», она автоматически отправится на оценку «Ариадне», и через несколько минут система выдаст решение. Если вопросов больше нет, то конкурс начинается!

И сотни авторов одновременно опустились за свои пронумерованные компьютерные столы из прозрачного стекла, пальцы застучали по клавиатурам. В общей сложности за минуту в зале появлялось на свет несколько тысяч слов. Я переводил взгляд от одного лица к другому, видел огонь в глазах. И думал о том, что, скорее всего, многие из этих людей привыкли писать каждый день по десятку страниц, их головы полны интересных идей, они обладают гораздо большими знаниями и опытом, чем я. На их фоне я казался самому себе смертником. Но и узнав об этом конкурсе, «Слово Ариадны», я не мог не принять в нем участие. Все время с шести до двадцати лет учеба давалась мне с трудом: слишком рассеянный для математики, слишком глупый для химии, слишком ленивый для физкультуры. Только с двумя предметами я кое-как справлялся. С литературой, потому что всегда любил читать классику двадцатого и двадцать первого века, и с грамматикой – да и то в последней не знал ни одного правила, лишь интуитивно понимал, где поставить нужную букву, а где – нужный знак. Эдакий горе-талант.

В конце концов все свелось к тому, что в стране, где каждой жизнью заправляет система городского управления, осталось лишь одно место, где мои ничтожные экзаменационные баллы давали мне шанс обеспечить себя. Этот самый конкурс. Если я провалюсь, то, когда «Ариадна» начнет анализировать мой паспорт и обнаружит, что я не подхожу ни одной профессии, она просто назначит мне первую степень социальной значимости и выбросит в трущобы Подгорода – кости старого мира, где выживают всякие отбросы.

И вот теперь, держа в голове все описанные выше мысли, я сидел в эпицентре творческой работы, где вокруг каждый что-то писал, придумывал, сходил с ума по своему произведению… и я не мог ничего сделать. Только смотрел на пустой монитор, в углу которого мерцал серийный номер – «509».

«Привет, Ремарк, – подумал я и усмехнулся, – на моем фронте без перемен, и искры жизни все не наблюдается».

День 4

Во всем «Парнасе» за нами никто не следил открыто. Пролетали иногда патрулирующие зонды и могли выслать куда-то роботов-уборщиков, но в целом нас предоставили самим себе. И пусть находились индивиды, которые писали только по ночам или не могли выносить шум чужих клавиатур, большинство придерживалось негласного расписания. В одиннадцать утра мы выходили из боксов и писали до пятнадцати часов, после чего шли в кафетерий на обед и возвращались уже в шестнадцать тридцать, чтобы в семь вечера пойти на ужин и спать.

Ну, то есть как… Да, я выходил с остальными в одиннадцать утра и старался делать все так же, как и они. Но вот только писать я не мог. Три дня прошло, а я все сижу перед включенным монитором и не свожу глаз с девственно-белого листа. Пытался, конечно, начинал какие-то рассказы, но дальше первого предложения они не продвигались. Каждое слово, что я отпечатывал, выглядело каким-то инородным, неуместным. А когда я складывал эти слова в предложения, то вовсе хотелось выдавить себе глаза и переломать пальцы.