Но эта версия многих не устраивала и не устраивает до сих пор, несмотря на весь авторитет Пушкина. Чтобы принять ее, необходимо согласиться с тем, что, как минимум, перед смертью Радищев не был до конца адекватен. Следуя рассказу Пушкина, мы обнаруживаем в действиях Радищева малодушие: его кончина – эдакая смерть чиновника. Странно: издавая «Путешествие», Александр Николаевич напротив проявил редкостное, хотя и безрассудное мужество.

Первым на публикацию статьи Пушкина ответил Павел Радищев в специальных «Замечаниях». Он последовательно разбирает очерк, опровергая разные биографические неточности, и попутно защищает отца от критических пушкинских стрел. Комментируя пушкинское описание смерти писателя, Павел Николаевич замечает: «О смерти Радищева Пушкин пишет совсем не то, не знавши достоверно, как она происходила». Возразить трудно. Компетенция в этом вопросе у Павла Радищева выше. Пушкин опирался в основном на слухи и предания, а его оппонент видел все сам.

По словам Павла Радищева, оснований опасаться повторной ссылки у его отца не было. Самое начало Александрова царствования. Молодой император всерьез думает о либеральных реформах. Он и Радищева призвал к правительственной деятельности как фигуру знаковую, легендарного либерала. Его назначение в Комиссию по составлению законов – важный символический акт. Большая часть задуманных реформ так и останется в проектах, но об этом знаем мы сейчас, а тогда этого не знал и сам Александр.

Император не стал бы ссылать Радищева даже за самые отчаянные проекты, это не в его обыкновениях. К тому же, главный покровитель Радищева при дворе, граф Александр Воронцов – непосредственный начальник графа Петра Завадовского, государственный канцлер и собственно глава Комиссии. Скорее всего, бывший екатерининский фаворит Завадовский неуместно пошутил. Оснований опасаться за свою судьбу у Радищева не было. Но оскорбиться он мог.

Согласно версии Павла Радищева, проект был составлен, но не подан. Завадовский был раздражен Радищевым всерьез, но не за конкретный проект, а за общее направление мыслей, и грозил ему неприятностями, упоминая Сибирь. То есть были реальные угрозы, а не только тонкий начальственный юмор. Дальше – самое серьезное расхождение. По словам сына, то ли разговор с Завадовским, то ли какие-то другие причины повергли Радищева в уныние. Он впал в тяжелейшую депрессию, которая, усиливаясь, приобрела характер душевного расстройства.

В этом состоянии он и хватанул стакан кислоты. Итак, самоубийство не было бессмысленным. Спонтанным, но и закономерным.

И Пушкин, и Павел Радищев, по большому счету, – сторонники одной и той же версии. Просто, согласно Пушкину, решение о самоубийстве Радищев принял без особых причин.

А Павел Радищев считает: самоубийство отца – результат душевного расстройства, тяжелейшей депрессии и оскорбительного обращения Завадовского.

Статья Пушкина сделала Радищева вновь актуальным, да и время подходящее: конец 50-х – начало 60-х – зарождение эпохи огромных перемен в русской общественной и политической жизни. Скоро Радищев станет для русской интеллигенции очень важной фигурой. Его смерть будет интересовать уже не только членов семьи. Тогда и появится вторая версия смерти Александра Радищева.

ВЕРСИЯ ВТОРАЯ: ФИЛОСОФСКОЕ САМОУБИЙСТВО

Вторую версию самоубийства можно обозначить как «философское», т. е. уход из жизни как глубоко осознанный шаг, определенный месседж, вскрыв значение которого мы поймем побудительный мотив. Таких самоубийств мы знаем множество. Споры о них не утихают столетиями и даже тысячелетиями. Самоубийство как жест! Самоубийство как последнее слово! Самоубийство как пуант в конце жизни! Для XVIII века эта тема вообще очень важна. Можно сказать, что тогда философское самоубийство вошло в моду.

Для подтверждения версии философского самоубийства необходимо доказать, что Радищев был последовательным революционером, и тогда его добровольный уход из жизни мы можем рассматривать не как импульсивный поступок, а действие, направленное на достижение определенной цели.

Публикация статьи Пушкина о Радищеве в 1857 году привлекла к этому забытому писателю внимание Александра Герцена. Уже через год Герцен в своей Вольной русской типографии впервые после 1790 г. издает полный текст «Путешествия из Петербурга в Москву» с собственной вступительной статьей. В ней Радищев называется историческим предшественником декабристов и следующего поколения революционеров, к которому принадлежит и сам Герцен. У Пушкина Радищев – мечтатель, вначале увлекшийся идеями революции, а потом разочаровавшийся и умерший, до конца не понимая, чего хочет. У Герцена – последовательный сторонник освобождения. Начинается посмертный спор с Пушкиным о Радищеве. Появляется большое количество критических статей, затем научные исследования. Выявлено множество новых сведений, проливающих дополнительный свет на гибель Радищева.

Этот спор продолжается до сих пор, а то, что его начали Пушкин и Герцен, сегодня просто не все и помнят.

О заранее обдуманном, выношенном способе ухода заставляет думать вся жизнь Александра Николаевича Радищева.

У Пушкина Радищев выглядит наивным мечтателем, не до конца понимающим значения своих поступков. Все, кто учились в советской школе, знают другого Радищева – первого русского революционера, борца с режимом, не сломленного до конца. В школьных учебниках эти слова звучат шаблонно – им скучно верить. На самом же деле восприятие Радищева как последовательного революционера на протяжении всей его жизни коренится во всей традиции русской либеральной историографии – от Александра Герцена до Натана Эйдельмана и Юрия Лотмана. Революционер и Просветитель. Образец римских республиканских добродетелей. Такой Радищев не мог истерично выхлебать стакан какой-то дряни и умереть невероятно глупо.

Натан Эйдельман писал: «Решительно отбрасываем версию о сумасшествии: сохранившиеся документы и воспоминания о последних месяцах Радищева свидетельствуют о разуме и энергии. Угроза Завадовского – «мало тебе… Сибири» – не может довести до самоубийства того, кто действительно крепко стоит за свое, кто ясно видит в Завадовском и ему подобных ненавистных противников. Нет, революционер не кончает жизнь самоубийством при ухудшении обстоятельств, усилении осады».

Юрий Лотман, известнейший русский филолог и историк культуры – последовательный сторонник версии философского самоубийства. Ученый считал, что Радищев подчинил свою жизнь и даже смерть доктринам философов, но по своему человеческому складу он не был философом-стоиком, напротив, был человеком страстным и импульсивным. Отсюда парадоксальный вывод: импульсивные поступки Радищева носят обдуманный характер. Он думал о самоубийстве многие годы, шел на него осознанно, но само исполнение задуманного носило полуспонтанный характер: не нашлось яду – выпил «царской водки», а потом пытался зарезаться.

Радищев, согласно Юрий Лотману, плоть от плоти XVIII века, или, как его еще называют, века Просвещения или века философов. Краеугольным камнем просветительской философии была идея освобождения через знание. Знание, очищенное от предрассудков, делает человека свободным – он начинает мыслить и действовать рационально. Отсюда один шаг до требования политической и духовной свободы, потому что власть церкви и монарха зиждется на предрассудках.