благопристойное расстояние в несколько дюймов между ними. В темноте он уловил, как она откинула голову назад, подняв лицо к розам.

— Вы когда-нибудь чувствовали себя несвободным?

— Конечно, миледи.

— Правда? — Она повернулась к нему. — Вот странно! Я всегда думала, что мужчина вроде вас — талантливый, умный и наделенный силой воли — может поступать так, как хочет.

— Миледи, каждый из нас попадает порой в положение, когда решения за нас принимает кто-то другой, — мягко сказал Тревельон. — Наверное, лучше всех об этом знают те, кому не повезло родиться в семье герцога.

Она фыркнула.

— Должно быть, вы думаете, что я слишком наивна.

— Нет, миледи, просто молоды.

— А вы — дряхлый Мафусаил, умудренный тяжким жизненным опытом.

— Как вам не совестно смеяться над моими сединами, миледи.

— У вас ведь нет седых волос! — возмутилась Феба.

— Клянусь, что есть, миледи.

— Знаете, я завтра спрошу у Артемиды, и она мне скажет, есть или нет.

— Почему-то я не боюсь, что ее светлость меня разоблачит.

— Нет, разумеется, не боитесь. — Она сдавленно рассмеялась. — Я начинаю думать, что вы не боитесь ничего не свете.

— Тут вы ошибаетесь, миледи, — ответил он, вспоминая стыд, который испытал, когда в последний раз видел дом своего детства.

В разговоре вышла заминка, и он задумался, куда на этот раз нацелится ее быстрый ум.

Она прошептала в темноте:

— Когда-нибудь вам запрещали поступать так, как хочется, Джеймс?

Она вновь произнесла его имя, и он ощутил холодок на затылке… Потом, покорно вздохнув, он сам не заметил, как ответил без утайки:

— Много лет назад. Я хотел остаться в Корнуолле, но… обстоятельства были сильнее меня, и я был вынужден поступить в драгуны.

Она придвинулась ближе, их плечи соприкоснулись.

— Что за обстоятельства?

Он покачал головой. Старая трагедия была слишком личной и не оставила ничего, кроме болезненных воспоминаний.

Она не видела его жеста, но, должно быть, догадалась, что он не собирается отвечать.

— А вы не хотели идти в драгуны?

— Нет.

— Странно, — сказала она едва слышно. — Мне всегда казалось, что вам нравилось быть военным.

— Нравилось, но не вначале. — Тревельон помнил безумное отчаяние, твердую решимость сделать шаг, единственный из тех, что ему оставили. — Я никогда не хотел быть солдатом. Это был жестокий удар, но, в конце концов, я действительно научился любить военную службу.

Она откинулась на спинку скамьи.

— Ведь там были лошади. Наверное, это вам помогло.

Он бросил на нее пристальный взгляд, но темнота скрыла от него ее лицо. Как она догадалась, что он любит лошадей?

— Да, лошади, — задумчиво сказал Тревельон. — А еще люди. Они собрались со всей Англии, но объединяла нас борьба с беззаконием в Сент-Джайлзе.

— Вам их не хватает?

— Да. — Закрыв глаза, он упивался ароматом роз и воспоминаниями о былом. Но это пустые сантименты. Он не из тех, кто проводит жизнь, вздыхая о том, чего не вернешь. — Однако я могу ездить верхом, несмотря на хромоту, несмотря на боль. И за это я благодарен судьбе.

Она вздохнула.

— А у меня есть сад, несмотря на то что я больше не вижу. Неужели я тоже должна за это кого-то благодарить?

Он знал, что должен быть очень осторожен, однако в этом-то, возможно, и беда: другие держали ее в бархатных перчатках, отказываясь признавать тот факт, что она уже взрослая.

— Да. Я думаю, вы должны радоваться тому, что еще вам осталось, и тому новому, что, возможно, предстоит для себя открыть.

— Я радуюсь, — призналась она. — Но мне этого мало! Я хочу еще!

— Вернуть зрение.

— Нет. — Ее голос обрел страстность. — Я знаю, что зрение никогда ко мне не вернется, и нет смысла бесконечно горевать о нем — я горюю уже долгие годы. Максимус привозил докторов со всей Европы и не только. В меня вливали самые омерзительные снадобья, от которых я засыпала. Я закапывала едкие капли, принимала ванны с ледяной водой и горячими отварами и думала: может быть, на сей раз… может, зрение вернется ко мне, хоть чуть-чуть, и я — помоги мне, боже — смогу довольствоваться этим чуть-чуть. Только оно не вернулось. Даже на чуть-чуть.

Он проглотил ком в горле, мускулы напряглись — как будто он мог спасти ее от этой пытки давнего прошлого.

— А теперь?

— А теперь… — сказала она, и голос ее, приправленный благоуханием роз, пленял сладостью и чувственностью. — Теперь, Джеймс, я хочу жить. Снова скакать верхом. Ездить туда, куда захочется. Хочу встретить джентльмена, который будет за мной ухаживать и позовет замуж, а потом родить детей, много. Разве мне не дозволено хотя бы это?

Он вспомнил о Маклише: красавец с белозубой улыбкой, с ярко-рыжими, зачесанными назад волосами. И леди Фебе он явно понравился: она улыбалась, когда он пришел, чтобы везти ее домой.

Маклиш для нее идеальная пара.

— Да, — сказал он хриплым голосом. Грудь разрывалась от боли, будто пуля пронзила сердце. — Да, вы заслуживаете этого и много больше.

Феба вдыхала аромат роз, прислушиваясь к хриплому голосу капитана Тревельона. Что-то с ним было не так. Может, рассердился? Феба покачала головой. Как поймешь, не видя лица? Может, вопреки собственным словам, он вовсе не одобрял ее желаний?

— А вы, разве вы не хотите того же? — умоляющим тоном спросила она. — Жена? Дом? Семья?

Она почувствовала, как он напрягся.

— Я пока не думал об этом, миледи.

Он сказал это так пренебрежительно, что в ней вспыхнула искра… Чего? Может, гнева? Какая беззастенчивая ложь!

— Никогда? — спросила она с недоверием. — Капитан, вы мужчина в расцвете сил, но хотите, чтобы я поверила, будто вы никогда не мечтали об уютном доме и любящей жене?

— Миледи, многие годы мне было не до размышлений на подобные темы.

Ей вдруг пришла в голову совершенно крамольная мысль, и она выпалила:

— А может, вы из тех джентльменов, что предпочитают общество мужчин?

Последовало напряженное молчание.

И в самом деле: если подумать, она никогда не слышала, чтобы капитан Тревельон обращал внимание на дам, за исключением ее самой, разумеется.

— Нет, миледи, — сказал он спокойно, — я не из таких.

Удивительно, но она испытала облегчение от его слов. Казалось бы, ей-то какое дело. С другой стороны, за капитана можно порадоваться, не так ли? Жизнь мужчины, который предпочитает других мужчин, легкой не назовешь. Очевидно, это ее и тревожило, как друга…

— Ведь мы друзья, капитан?

— Я ваш телохранитель, работаю на вашего брата, следовательно — вы моя хозяйка.

Да уж, умеет он все расставить по местам…

— Друзья?

С тяжелым вздохом капитан пошел на попятную:

— Если вам угодно так думать,