роялю, но гости понемногу стали разъезжаться, обсуждая все происшедшее и мало обращая внимания на новую певицу, которая изображала прощание Иоанны д'Арк. Катенька шла неровно, будто она отсидела обе ноги, опираясь на руку тети Нелли, ничего не говоря, между тем как голова у нее болела и все тело было неприятно разбито. Она едва слышала, как тетя Нелли около нее говорила:

– Тебе нужно лечь сейчас же! В первый раз это всегда бывает тягостно. И потом всегда вредно, когда это не доводится до конца.

Про обморок молодого Вейса Катенька как будто ничего не знала.

XIX

После вечера у Вейсов Екатерина Павловна заболела и слегла. У нее не было никакой определенной болезни. Она просто лежала в слабости, не будучи в состоянии ни встать, ни даже пошевелиться. Доктор, позванный по настоянию самой больной, ушел, не найдя ничего опасного, ни определенного. Почти безотлучно находилась при ней Елена Артуровна, то читая вслух, то тихо разговаривая, то просто сидя, пока сама Катенька не говорила:

– Вам, может быть, нужно что-нибудь по дому, тетя, так вы не стесняйтесь, я одна подремлю. Какой смешной доктор: говорит, что у меня ничего нет, прописал какие-то детские пилюли, а между тем я ни встать, ни сесть не могу. Так идите, идите, тетя.

Но когда выходила тетя Нелли, Катенька не спала, не дремала, а лежала то с открытыми, то с закрытыми глазами, неизвестно о чем думая. Она и ночью почти не спала, прислушиваясь к тонкому дыханию Елены Артуровны, помещавшейся во время Катенькиной болезни тут же на кушетке. Вместо сна на Екатерину Павловну временами находило тягостное забытье, которое не освежало ее чувств, а, наоборот, угнетало их и смущало. Едва ли Елена Артуровна замечала, что всякий раз, как она оставляла племянницу для одиноких размышлений и потом снова к ней приходила, та была еще более молчалива, и ласковость ее была извиняющаяся, обидная, не дружественная, будто в эти минуты она сердилась на тетку и ласкою хотела загладить это. Они говорили почти всегда или о прочитанном только что романе, или об отвлеченных предметах, но никогда о том, что их интересовало более всего. Имя Якова Вейс также не упоминалось в их беседах, равно как и все случившееся за последние дни. Утром на третий день болезни Екатерины Павловны, когда Елена Артуровна по обыкновению сидела около нее, читая какой-то английский роман, ей подали письмо.

– Ты позволишь? – спросила тетка, надрывая длинный зеленоватый конверт.

– Пожалуйста, тетя, как же иначе… От кого это? – спросила Катенька, когда Елена Артуровна, прочитав письмо, снова спрятала его в конверт.

– От Якова Вейса!

Катенька закрыла глаза и после долгого молчания снова спросила, будто с трудом выговаривая слова:

– Что же пишет Яков Самуилович?

– Вот прочти сама, если хочешь. Секретов здесь нет, и я даже думаю, что он именно хотел, имел в виду, чтобы это письмо дошло и до тебя.

– Прочтите вслух! – молвила Катенька, опять после паузы.

Госпожа Ламбер снова вынула зеленоватый листок и начала читать без всякого выражения:

«Дорогая Елена Артуровна! Прежде всего я должен извиниться за свои расстроенные нервы и за то, что произошло в эти последние дни. Может быть, вы будете менее строги, узнав, что вотуже третий день я лежу в постели, не двигаясь и не зная, чем себе объяснить это мое состояние. Отец, конечно, призывал доктора, но тот, ничего не найдя, прописал мне какие-то детские пилюли, а между тем я почти не могу шевелиться, почти не сплю, лишь изредка забываясь тягостным забытьем. Не нужно вам говорить, как был бы я рад иметь какие-нибудь сведения о вас или о многоуважаемой Екатерине Павловне, которую так искренно уважаю и которой приношу почтительнейшие извинения. Конечно, я очень был бы рад видеть вас лично, но не смею беспокоить вас, которая и без того была всегда слишком добра ко мне.

Ваш преданный

Яков Вейс».

Екатерина Павловна выслушала письмо молча, не открывая глаз и лишь слегка разглаживая тонкими пальчиками зеленоватое тканьевое одеяло. Елена Артуровна тоже молчала, будто ожидая, что скажет племянница, и наконец, видя, что та продолжает молчать, спросила:

– Хочешь, будем читать дальше наш роман?

– Да, тетя, пожалуйста… Мы остановились на том, как Гарри приехал в Америку.

Елена Артуровна, вздохнув, взяла беленький томик изданий Таухнитца. Но в двери снова постучались. Госпожа Ламбер недовольно вышла и, тотчас снова вернувшись, спросила взволнованно:

– Я не знаю, Катя, как быть: там пришел и просит тебя видеть этот офицер, Зотов. Я не хотела без спроса отказывать ему, но ведь ты же не можешь его принять…

Катенька, не открывая глаз, сказала тихо:

– Я хочу его видеть, введите его.

– Но подумай, Катя, это тебя так расстроит, ты и со мной-то еле говоришь.

– Я хочу его видеть! – повторила Катенька монотонно, открывая свои малиновые глаза.

Елена Артуровна потопталась на месте, потом пожала плечами и, сказав: «Как хочешь», вышла из горницы. Через минуту в ту же дверь входил такой же румяный, так же ничем не замечательный, как и прежде, Андрей Семенович Зотов. Он говорил весело и громко, как будто девушка не была больна, как будто с ней ничего не случилось и видел ее он только вчера.

– Что это с вами, Екатерина Павловна! Как вам не стыдно? Хворать нужно зимой, когда холодно, а летом нужно гулять, толстеть, пить молоко!

– Что же делать, Андрей Семенович? Я и сама рада бы гулять и толстеть, а вот приходится лежать и слушать английские романы.

– И давно вы в таком плачевном состоянии?

– Вот уже третий день. Но вы не можете себе представить, как надоело мне это лежание – как будто я лежу не третий день, а третий месяц.

И Катеньке действительно сразу надоело быть больной, лежать, слушать английские романы и думать неизвестно о чем. И сразу ей стало удивительно, почему она так давно не видала ни Сережи, ни Андрея Семеновича, и когда она вспоминала, какою она была последнее время, то сама себе казалась странной, чужой и неприятной.

– Да что у вас за болезнь, собственно говоря, милая Екатерина Павловна? – спросил Зотов.

– А знаете, я сама не знаю. Доктор говорит, что никакой нет…

– Так это, милая барышня, одна распущенность! Или вы очень скучаете. Знаете, одно лето я жил на русском курорте – так там масса людей не только что заболевали, а умирали со скуки. И не в переносном смысле умирали, а в самом простом, непоправимом. Вам просто нужно встряхнуться,