часовые у управы, а доктор Смела, закутанный в праздничную простыню, с ненавистью разглядывал полевые кухни и возы, засыпаемые снегом на площади.

«И не пощадит вас око Мое, и не помилую. По путям вашим воздам вам, и мерзости ваши с вами будут; и узнаете, что Я Господь каратель» — подумал окруженный темнотой доктор. На что немецкие пехотинцы, играющие в «леща» зале приемов городского главы ничего не ответили. Разочарованно покрутившись у окна еще пару минут, Смела, отбыл в неизвестность.

Время тянулось медленно. Через пару часов скучного молчания, в ходе которых отставной флейтист размышлял, выдадут ему кальсоны или нет, за дверью арестантской загремели запоры.

— Штии ауф! — заорал, появившийся в помещении оберфельдфебель. — Вставать!

Пан Штычка незамедлительно вскочил со стула и вытянулся навстречу входившему в пыльный архив полковнику фон Фричу, которого сопровождали качающиеся обер-лейтенант Шеффер и рыжеусый капитан Нойман. За спинами вошедших, скромно маячил городской голова, одетый в шикарное смушковое пальто и черный шапокляк. Пан Кулонский был пьян и с головы до ног облит каким-то ликером исторгающим приторный парфюмерный запах. Вид гостей показывал, что они уже слабо понимали, где находятся и по пьяной лавочке просто бродили по зданию с целью развлечься.

— Вер ду? — обратился командир батальона к музыканту, путаясь в слогах.

— Не понимаю, извиняюсь, вашевысокоблагородие пан офицер полковник. Ежели что, то я по кальсонному делу. Нахожусь под арестом до выяснения обстоятельств. Кальсонен, вашвысокоблагородь. Под Бильгораем не выдали, осмелюсь просить выдать, раз уж такое дело.

— Идиот, да? — перешел на русский его высокоблагородие. — Кто таков?

— Музыкант Леонард Штычка. Вы, наверное, позабыли, так нижайше докладываю….

— О, музыкант! — воссиял полковник и обратился к Кулонскому, — Пан бургомистр, есть у вас тут, мгм… в магистрате, что нибудь музыкальное? Скучно как-то без музыки. И женщин тут у вас нет.

— На тот случай фортепьяно имеется, герр полковник, — подобострастно заблеял голова и качнулся, ухватившись за дверной косяк. — На втором этаже, фирмы «Гарлинг», из Берлина выписывали. Сто шестьдесят рубликов-с. Люблю я немецкое, не чета нашему качеству!

— Ну, так пойдемте, господа. Пусть человек нам сыграет. — благодушно заявил фон Фрич. После чего перевел смысл диалога молчавшим офицерам.

Бросавший на музыканта злые взгляды, борющийся с тошнотой обер-лейтенант Шеффер, взял его за рукав и жарко зашептал в торчащие из уха волосы.

— Осмелюсь доложить, господин полковник, этот человек шпион. Задержан в Городе с секретным документом. — наябедничал он. — Подозрительно себя ведет, в ходе допроса выяснилось…

— Бросьте, господин лейтенант, — оборвал его фон Фрич, сознательно понижая в звании надоедливого Шеффера, — Какие шпионы? Вечно вам мерещится, черт знает что. В Лукавеце заставили меня повесить того трактирщика. Как тобишь его? — полковник пощелкал пальцами, вспоминая, — Ясиновского? Повесили, и что? Неделю принуждены были пить картофелевку, запасы то его так и не разыскали, а господин лейтенант? Кто мне обещал разыскать, не вы, нет? Нет у вас понятия. Смуту сеете на освобожденных территориях. Завтра эти дикари поднимутся из-за нашей беспощадности, и в спину ударят. Что будем делать, господин лейтенант? Молчите? У кого рота под Нагачевым, вместо того чтобы атаковать противника была наполовину пьяна, а другая половина разбежалась по селу? Черти что творится, а вы шпионов ищете! А еще первый присягнули республике!

Недавняя присяга была для офицеров батальона как бельмо на глазу, полковник давил на больную мозоль. И, если для рядовых, дело обошлось невнятным бормотанием в строю перед флагом, то начальствующий состав второй месяц наблюдался в некоторой растерянности, подобно тому, каковую испытывает человек через много лет обнаруживший, что ему плевали в кашу.

Шапки долой! Шапки долой! — неслось по серым шеренгам. Полковник потерянно бормотал текст, удерживая трепыхающийся листик стынущими руками и, по прошествии некоторого времени, троекратное «Хох!», сделало бессмысленными понятия «кайзер» и «фатерлянд». Все случилось как-то обыденно: ветер, трепавший знамена, холод, вырывающий пар от дыхания, серая масса солдат и идиотский энтузиазм Шеффера, громче всех произносившего слова присяги. Упущенная из рук, разбитая на бесконечное множество осколков власть потребовала невероятного количества проливаемой упорствующими патриотами крови. Кто-то клеил ее, скрупулезно прилаживая одну часть к другой, привычная форма менялась, и к этим изменениям еще надо было привыкнуть. Или умереть бог знает за что.

— Капитан Нойман! — обратился его высокоблагородие к рыжеусому.

— Яа! — разлепил веки тот.

— В музыкантскую команду этого, — фон Фрич поболтал в воздухе неверной рукой. — Штычку зачислите. Примите на довольствие, выдайте форму. Будет играть нам для поднятия боевого духа солдат.

— Осмелюсь доложить, господин полковник, нет у нас музыкантской команды. — сообщил черкающий в книжечке Нойман, — по штату не предусмотрена. Из музыкальных инструментов только гитара во второй роте.

— Устройте это как нибудь. Остальных арестованных накормить и выгнать. Некогда разбираться, послезавтра выдвигаемся, — отрезал фон Фрич и, подобно любому самодуру, остывши к недавним мыслям о музыкальных развлечениях, обратился к липкому пану голове. — А не пропустить ли нам еще, по случаю вашего назначения? А, господин бургомистр?

— А это всегда мы готовы. По случаю такого праздника-то. Как готовились пан офицер полковник! Как готовились к освобождению! — голова икнул. — Участок полицейский поперестраиваем своими силами. Марафет наводим, чтобы, стало быть, для порядка все готово было. Устали уже без порядка жить. Вотпан музыкант не даст соврать.

Стоящий во фрунт Штычка согласно кивнул:

— Мы, вашевысокоблагородь, вроде того кровельщика с Краковца. Он еще до войны как на леса лез, так зовже в карман пару гвоздей ставил. Пригодится мож, говорил, а то с лесов-то несподручно слазить каждый раз. А то вынул с кармашка да прибил где надо. Предусмотрительный был аж страшно какой. Ему говорят, брось ты Войцех, на кой тебе запас? Так нет, упорный человек был. Потом, как есть свалился с кровли, его этими гвоздями и понатыкало, чисто ежа. А еще наверх молоток упал. Помер, стало быть, но запас при нем остался. А даже очень и пригодился запас тот, когда гроб сколачивали, жишку поимели на полтора целковых. Вы, вашвысокблагородие, сами посчитайте, — флейтист принялся загибать пальцы, — доски струганной на полтора рубля купили всего-то. Ткани, суконки черной и еще хватило….

— Брось ты, братец, — миролюбиво прервал его фон Фрич. — Готовься. Послезавтра выступаем. Будешь нам играть на привалах. Абтретен!

С этими словами офицер развернулся и вышел вон. За ним потянулись