удрученный обер-лейтенант Шеффер и спящий Нойман. Кулонский, несколько задержавшись, помялся в дверном проеме и глупо произнес:

— Добрый вечер, пани Вахорова! Вот так вот… Порядок теперь у нас.

На это бабка что-то прошипела из своего тулупа, пыльные вишенки на ее кокетливой шляпке затрепетали. А музыканту показалось, что добросердечная старушка говорит нелицеприятные вещи о пане бургомистре. Тот, качнувшись на пороге, несуразно сделал ручкой и отбыл. Тучи, бежавшие по небосклону над паном Штычкой, таким невероятным образом рассеялись и он устроился на полу, ожидая дальнейших событий. Которые не замедлили быть.

Через минуту после ухода вышестоящего начальства в архив залетел недовольно бормочущий оберфельдфебель Креймер выгнавший арестованную Вахорову взашей. Бойкая бабушка понявшая, что ужин ей не светит, упиралась, призывая гнев Господень на голову усатого пехотинца, но тот был неумолим.

— Ди альте хексе, — прокряхтел он, отвешивая бабке пинок. Хлопнула дверь и арестантская опустела.

Пройдясь из угла в угол, пару раз Штычка примостился на полу у стены, где поменьше дуло от окна и неожиданно для себя уснул. За окном выла метель, пронося над городом снег. Праздновали в кабинете у городского головы офицеры, сам пан бургомистр в сильном подпитии тряс головой и нес всякие глупости о новых порядках. А голодному Леонарду снились вкусные вещи: журек и клопсики. И еще пани Анна в сиреневом дезабилье.

— Я на пять лет вас старше, Леонард, — говорила пани Смиловиц и улыбалась. — Вам веник купить надо. Без веника никак нельзя нам встречаться, непорядок без веника — то!

— А то всенепременно, пани, — отвечал ей музыкант. — Такой рзекс всегда в любви нужен. Скажу я вам, любезная Анна, что самые лучшие веники делают в Ляшках. Загляденье одно, а не веники! Красят их луковой шелухой, и вымачивают три недели. Сносу нет той миотле. Уж а поют как, когда делают! Все у них песни эти хорошие. Я вам даже спеть сейчас могу…

На этом моменте, Леонарду приснился неожиданный, как все мужья, пан Смиловиц. Усы супруга пани Анны воинственно топорщились, а проткнутая красной звездой папаха сидела несколько набекрень.

— Я вам сейчас буду бить рожу, пан Штычка, со всей своей пролетарской революционной ненавистью, — объявил усатый пришелец. — Нет вам оправдания, на чужих жен заглядывать. Контрреволюцию разводите, аж усы мне от гнева судорогой сводит.

Продемонстрировав, как выглядят сведенные усы, ревнивец отбыл из сна пана Штычки, по пути прихватив улыбающуюся супругу. Мелькнули сиреневые кружева, и из мрака выступил полковник фон Фрич спотертой гитарой в руках.

— То, что выпьем за семь дней,

Не влезет ни в кружку, ни в бочку!

Мы выпьем все за семь дней!

Останется пива немножко

Пива немного. Темного кружка

Эхей! Под глазом мешочек. Подружка,

Выпьем вместе!

— пел его высокоблагородие и дирижировал взятой за гриф гитарой, — подтягивай, братец! Совсем скучно тут у тебя без музыки!

— Я, вашевысокоблагородие, слов то не знаю, сильно извиняюсь, — ответил ему Леонард, — а пиво люблю. Я его много могу выпить за один присест. Помню, на ярмарке в Варшаве привозили. Так неудобство одно — отхожих мест не предусмотрено было. Столько всего перегадили, извиняюсь за грубость. Чисто дождь прошел. Даже генерал губернатору в парадном изволили. Шуму было! А подозрение пало на художника Станиского, до чрезвычайности художественно было наделано. Вроде как корабль плывет, и паруса на ём. Все так живенько нарисовано было, чисто картина, хоть сейчас в рамку и продать.

— А ты не сомневайся, братец, теперь здесь порядок будет. Нужников построим, пива тоже завезем. Каждому — отхожее место и бочка пива. Для того и сражаемся не щадя живота своего. — заверил его полковник и упорхнул прочь разгоняя гитарой сгустившуюся сонную муть.

А Леонард подумал — «Как же это все-таки хорошо, если наступит порядок и у каждого будет свое отхожее и бочка пива. Только вот есть ли в этом правда-то? В счастье она человеческом или в страданиях, которых за нее принять надо? И спросить не у кого, потому как каждый несчастен, а если и счастлив, то того не знает. Может все те обиды человеческие и есть счастье, а дальше еще хуже, быть может? Еще могут бимбер отменить, на чистом глазу. Скажут, для порядка и счастья народного, бимбер сего числа отменяется под корень. Вот ведь странность какая! И ведь ничего не поделаешь!» — заключил он и безутешно присовокупил: «Вот пива я бы сейчас выпил немного».

Мир, сорванный с петель, медленно вращался под ним, планета летела в зябком холоде декабря. Где-то шагали обозы, перекликались часовые и спали люди, счастье которых было не за горами.

Глава 8. Три раза, когда оберфельдфебель Франц Креймер героически клал в штаны

Через день, серая баварская колонна, оставив на Городском кладбище четырнадцать крестов, покинула город. По-утиному переваливаясь по дороге, шагали немецкие пехотинцы, а на предпоследнем возу обоза беззаботно болтая ногами, сидел новоиспеченный рядовой музыкантской команды флейтист Леонард Штычка. Скаредный оберфельдфебель Креймер выдал ему гитару, изъятую во второй роте и стоптанные сапоги, снятые с тела погибшего. На этом обмундирование рекрута от щедрот Веймарской республики было завершено.

— Хорошие сапоги, — объявил музыкант, после осмотра дышавших на ладан уродов без одного каблука, — сразу видно по солдатскому статуту деланы. Тут тебе, братец, не офицерское качество, на юфти. Одной чистки требует по два раза на день. Солдатский сапог, что задница, работать должен, а не красоту наводить.

В ответ на это Франц Креймер, что-то неопределенно крякнул и, пуская дым из короткой трубки, хлестнул лошадей вожжами. Обоз тронулся. Колеса заскрипели в колеях. Бесполезные немецкие сапоги были кинуты рядом с гитарой, на которой Леонард все равно не умел играть.

— Останусь-ка я пока в ботинках, — глубокомысленно пояснил он вознице, — не дай бог, в бой идти, а сапоги к тому моменту сношены будут. Такая ерунда может выйти! В бою, и без гитариста. Все предусматривать надо!

Через пару минут вдоль колонны пролетели дрожки, в которых везли не успевшего протрезветь от последней попойки полковника фон Фрича. Мучимый похмельем, его высокоблагородие на этот раз пренебрег своим обычным транспортом — гнедой кобылой. За дрожками, выбивая комки снега, проскакали верховые.