— Ты обеспечил себе бессмертие. Ганнибал не будет жить вечно, но слава о нем останется на земле еще тысячу лет. Или два тысячелетия... У Туссело все по-другому. Поверь мне. Я все еще их пленник.

— Тебя неприятно смотреть на этот город?

— Нет. Я вижу его каждый раз, когда закрываю глаза.

— Наверное, ты присоединился ко мне только для того, чтобы вернуться сюда, — произнес Ганнибал. — В любом случае, ты хорошо знаешь римлян. Я хочу, чтобы ты говорил со мной честно. Имко предлагает осаду. Ты веришь, что эти люди могут сдаться после длительной блокады?

— Нет, они не сдадутся, — ответил Туссело.

Ганнибал печально вздохнул, словно услышал отчет о надвигавшемся ненастье.

— Похоже, не сдадутся, — согласился он, осматривая семь холмов. — Как ты знаешь, я за всю свою жизнь не проиграл ни одной большой битвы. Ни в Иберии, ни в Италии. Ни одна вражеская армия не убивала моих солдат, чтобы затем уйти и отпраздновать победу.

— Мне известно это, командир.

— Туссело, я боюсь, что Рим выиграет эту войну одним упрямством. Как победить народ, который не признает поражения? Кажется, что ты убил этого покойника тысячу раз. Но стоит отступить на шаг, как он снова встает, чтобы сражаться с тобой. Ты отрубаешь ему одну руку — он берет меч в другую. Ты отсекаешь ему вторую руку — у него вырастает первая. Ты срубаешь ему голову, а он все равно поднимается на ноги и слепо осыпает тебя ударами меча... Как победить такое существо?

Нумидиец склонил голову на бок и пожал плечами. Ганнибал смотрел на Туссело некоторое время, словно хотел найти ответ в чертах его лица.

— Я убивал их десятками тысяч. Моя армия грабила Италию и лишала союзников. Я издевался над ними каждый день в течение трех лет. Мы сжигали посевы и отнимали их богатства. Я отправил в другой мир целое поколение их лучших генералов. Это же такие бедствия! Но разве я что-нибудь изменил? Они стали еще сильнее! Их теперь больше, чем прежде. Они научились сражаться. Римляне стали выигрывать там, где всегда терпели поражение...

— Если твои слова верны, то ты изменил их в лучшую сторону, — сказал Туссело.

На следующее утро армия выслушала приказ Ганнибала и в полном молчании отступила от города. Солдаты чувствовали шок и облегчение. За несколько недель они торопливо прошли по Виа Валерия, обогнули озеро Фасон и спустились через Самний в Апулию. Близ Тарента Ганнибал узнал, что Капуя сдалась. Ее оголодавшие жители решили, что он предал их. Через два дня после этого к нему прибыла делегация из Карфагена. Посланники передали ему распоряжение совета, подписанное всеми старейшинами и скрепленное печатью Сотни.

* * *

Наблюдая за Ганнибалом, Туссело понял, что этот гений века был обременен такой печалью, которую многие люди даже не могли себе вообразить. Он узнал об отзыве армии в Карфаген, когда вместе с другими офицерами ужинал в палатке командира. По знаку Ганнибала мрачный Джемел прочитал вслух депешу совета, чтобы все оставшиеся генералы ознакомились с текстом письма. Оно вкратце описывало ситуацию в Африке, перечисляло участников событий и завершалось сообщением о том, что Карфаген находится в большой опасности. Как годами раньше его отца отозвали с Сицилии, чтобы усмирить наемников, так и теперь Ганнибала призывали спасти родной город от иноземных и африканских захватчиков. Точнее, не просили, а приказывали. Действуя без промедления, он должен был привезти домой максимальное количество солдат, которое сможет собрать. Чтобы ускорить его возвращение, совет направил к нему флот. Корабли встретят его в Метапонте. Вероятно, такой же приказ был отправлен и Магону, который в данное время находился либо на Балеарских островах, либо в северной Италии.

После оглашения письма Исалка разразился длинной тирадой и выразил свой сарказм относительно совета. Гетулиец сказал, что он примкнул к карфагенской армии по собственному желанию, а не по долгу крови и родовой преданности. Ссылаясь на прежнюю враждебность совета к армии Ганнибала, он предлагал игнорировать приказ старейшин. Ведь это они не посылали им подкрепление и не давали поддержки. Если бы они не были такими упрямыми глупцами, то командир давно бы выиграл войну. А теперь все идет коту под хвост. Он не желал подчиняться совету. Исалка обещал поговорить со своими людьми, но он знал, что многие не поедут в Африку. Солдаты поняли, что лучшие битвы этой войны остались позади, а выигрыш или проигрыш в какой-то второстепенной схватке уже не имел никакого значения.

— Нас осталось не так много, — добавил он, взглянув на командира.

Ганнибал слушал его, закрыв глаза. Он не возражал, когда Махарбал попросил привести посланника, чтобы расспросить его. Нумидийца интересовала ссора, вспыхнувшая между массилиотами и ливийцами. Что именно там случилось? Когда посланник рассказал о нападении Сифакса на Масси-лию, кровь прилила к лицу Махарбала. Он больше не имел вопросов. Имко Вака тоже присутствовал на встрече, но он, как и Туссело, держал свои мысли при себе.

Некоторое время люди сидели в полном молчании. Никто не прикасался к еде. Исалка смущенно прочистил горло. Джемел потер пальцами редкую бороду. Имко неловко сменил позу. Внезапно Туссело понял, что командир открыл гла за. Когда он заговорил, все почувствовали облегчение. Приятно было слушать его голос, потому что он остался таким же, как и раньше. В небольшой палатке Ганнибалу не требовалось произносить слова громко, поэтому он говорил с необычной мягкостью.

— Сотня старейшин даже словом не обмолвилась о скорби по Ганнону, — сказал он. — Очевидно, гибель моего брата не опечалила их. Они сообщили о его смерти, но не пожелали разделить со мной горя. Я не получил ни одного слова сочувствия. Для них он стал еще одним неудачливым генералом, о котором лучше не вспоминать. Меня всегда раздражала эта черта совета. Если мертвые генералы считаются неудачниками, то чем будет наследие Карфагена, кроме перечня поражений? Рано или поздно мы все превратимся в прах. Нация должна иметь историческую память. Даже если власть забудет, народ должен помнить о подвигах своих сынов.

Исалка вскинул голову и с надеждой спросил:

— Значит, ты не подчинишься им?

Ганнибал повернулся к нему. Он смотрел на него до тех пор, пока гетулиец не отпустил взгляд.

— Сначала я помолюсь за моего брата, а затем отправлюсь домой спасать свою страну. Кем бы я был, если бы поступил иначе?

Той