Замечу, что о Шатове еще ничего не знали ни Дарья Павловна,ни Варвара Петровна, ни даже Зальцфиш, последним прибывший из города.

Степан Трофимович волновался более и более, болезненно, непо силам.

– Одна уже всегдашняя мысль о том, что существует нечтобезмерно справедливейшее и счастливейшее, чем я, уже наполняет и меня всегобезмерным умилением и – славой, – о, кто бы я ни был, что бы ни сделал!Человеку гораздо необходимее собственного счастья знать и каждое мгновениеверовать в то, что есть где-то уже совершенное и спокойное счастье, для всех идля всего… Весь закон бытия человеческого лишь в том, чтобы человек всегда могпреклониться пред безмерно великим. Если лишить людей безмерно великого, то нестанут они жить и умрут в отчаянии. Безмерное и бесконечное так же необходимочеловеку, как и та малая планета, на которой он обитает… Друзья мои, все, все:да здравствует Великая Мысль! Вечная, безмерная Мысль! Всякому человеку, кто быон ни был, необходимо преклониться пред тем, что есть Великая Мысль. Дажесамому глупому человеку необходимо хотя бы нечто великое. Петруша… О, как яхочу увидеть их всех опять! Они не знают, не знают, что и в них заключена всёта же вечная Великая Мысль!

Доктор Зальцфиш не был при церемонии. Войдя внезапно, онпришел в ужас и разогнал собрание, настаивая, чтобы больного не волновали.

Степан Трофимович скончался три дня спустя, но уже всовершенном беспамятстве. Он как-то тихо угас, точно догоревшая свеча. ВарвараПетровна, совершив на месте отпевание, перевезла тело своего бедного друга вСкворешники. Могила его в церковной ограде и уже покрыта мраморною плитой.Надпись и решетка оставлены до весны.

Всё отсутствие Варвары Петровны из города продолжалось днейвосемь. Вместе с нею, рядом в ее карете, прибыла и Софья Матвеевна, кажетсянавеки у нее поселившаяся. Замечу, что едва лишь Степан Трофимович потерялсознание (в то же утро), как Варвара Петровна немедленно опять устранила СофьюМатвеевну, совсем вон из избы, и ухаживала за больным сама, одна до конца; атолько лишь он испустил дух, немедленно позвала ее. Никаких возражений ее,ужасно испуганной предложением (вернее приказанием) поселиться навеки вСкворешниках, она не хотела слушать.

– Всё вздор! я сама буду с тобой ходить продавать Евангелие.Нет у меня теперь никого на свете!

– У вас, однако, есть сын, – заметил было Зальцфиш.

– Нет у меня сына! – отрезала Варвара Петровна и – словнонапророчила.

Все совершившиеся бесчинства и преступления обнаружились счрезвычайною быстротой, гораздо быстрее, чем предполагал Петр Степанович.Началось с того, что несчастная Марья Игнатьевна в ночь убийства мужапроснулась пред рассветом, хватилась его и пришла в неописанное волнение, невидя его подле себя. С ней ночевала нанятая тогда Ариной Прохоровнойприслужница. Та никак не могла ее успокоить и, чуть лишь стало светать,побежала за самой Ариной Прохоровной, уверив больную, что та знает, где ее мужи когда он воротится. Между тем и Арина Прохоровна находилась тоже в некоторойзаботе: она уже узнала от своего мужа о ночном подвиге в Скворешниках. Онворотился домой часу уже в одиннадцатом ночи, в ужасном состоянии и виде; ломаяруки, бросился ничком на кровать и всё повторял, сотрясаясь от конвульсивныхрыданий: «Это не то, не то; это совсем не то!» Разумеется, кончил тем, чтопризнался приступившей к нему Арине Прохоровне во всем – впрочем, только ейодной во всем доме. Та оставила его в постели, строго внушив, что «если хочетхныкать, то ревел бы в подушку, чтоб не слыхали, и что дурак он будет, еслизавтра покажет какой-нибудь вид». Она таки призадумалась и тотчас же началаприбираться на всякий случай: лишние бумаги, книги, даже, может быть,прокламации, успела припрятать или истребить дотла. За всем тем рассудила, чтособственно ей, ее сестре, тетке, студентке, а может быть, и вислоухому братцубояться очень-то нечего. Когда к утру прибежала за ней сиделка, она пошла кМарье Игнатьевне не задумавшись. Ей, впрочем, ужасно хотелось поскорее проведать,верно ли то, что вчера испуганным и безумным шепотом, похожим на бред, сообщилей супруг о расчетах Петра Степановича, в видах общей пользы, на Кириллова.

Но пришла она к Марье Игнатьевне уже поздно: отправивслужанку и оставшись одна, та не вытерпела, встала с постели и, накинув на себячто попало под руку из одежи, кажется очень что-то легкое и к сезону неподходящее, отправилась сама во флигель к Кириллову, соображая, что, можетбыть, он ей вернее всех сообщит о муже. Можно представить, как подействовало народильницу то, что она там увидела. Замечательно, что она не прочлапредсмертной записки Кириллова, лежавшей на столе, на виду, конечно в испугепроглядев ее вовсе. Она вбежала в свою светелку, схватила младенца и пошла сним из дома по улице. Утро было сырое, стоял туман. Прохожих в такой глухойулице не встретилось. Она всё бежала, задыхаясь, по холодной и топкой грязи инаконец начала стучаться в дома; в одном доме не отперли, в другом долго неотпирали; она бросила в нетерпении и начала стучаться в третий дом. Это был домнашего купца Титова. Здесь она наделала большой суматохи, вопила и бессвязноуверяла, что «ее мужа убили». Шатова и отчасти его историю у Титовых несколькознали; поражены были ужасом, что она, по ее словам всего только сутки родивши,бегает в такой одеже и в такой холод по улицам, с едва прикрытым младенцем вруках. Подумали было сначала, что только в бреду, тем более что никак не могливыяснить, кто убит: Кириллов или ее муж? Она, смекнув, что ей не верят,бросилась было бежать дальше, но ее остановили силой, и, говорят, она страшнокричала и билась. Отправились в дом Филиппова, и через два часа самоубийствоКириллова и его предсмертная записка стали известны всему городу. Полицияприступила к родильнице, бывшей еще в памяти; тут-то и оказалось, что оназаписки Кириллова не читала, а почему именно заключила, что и муж ее убит, – отнее не могли добиться. Она только кричала, что «коли тот убит, так и муж убит;они вместе были!» К полудню она впала в беспамятство, из которого уж и невыходила, и скончалась дня через три. Простуженный ребенок помер еще раньше ее.Арина Прохоровна, не найдя на месте Марьи Игнатьевны и младенца и смекнув, чтохудо, хотела было бежать домой, но остановилась у ворот и послала сиделку«спросить во флигеле, у господина, не у них ли Марья Игнатьевна и не знает лион чего о ней?» Посланница воротилась, неистово крича на всю улицу. Убедив еене кричать и никому не объявлять знаменитым аргументом: «засудят», она улизнуласо двора.

Само собою, что ее в то же утро обеспокоили, как бывшуюповитуху родильницы; но немногого добились: она очень дельно и хладнокровнорассказала всё, что сама видела и слышала у Шатова, но о случившейся историиотозвалась, что ничего в ней не знает и не понимает.

Можно себе представить, какая по городу поднялась суматоха.Новая «история», опять убийство! Но тут уже было другое: становилось ясно, чтоесть, действительно есть тайное общество убийц, поджигателей-революционеров,бунтовщиков. Ужасная смерть Лизы, убийство жены Ставрогина, сам Ставрогин,поджог, бал для гувернанток, распущенность вокруг Юлии Михайловны… Даже висчезновении Степана Трофимовича хотели непременно видеть загадку. Очень, оченьшептались про Николая Всеволодовича. К концу дня узнали и об отсутствии ПетраСтепановича и, странно, о нем менее всего говорили. Но более всего в тот деньговорили «о сенаторе». У дома Филиппова почти всё утро стояла толпа.Действительно, начальство было введено в заблуждение запиской Кириллова.Поверили и в убийство Кирилловым Шатова и в самоубийство «убийцы». Впрочем,начальство хоть и потерялось, но не совсем. Слово «парк», например, стольнеопределенно помещенное в записке Кириллова, не сбило никого с толку, какрассчитывал Петр Степанович. Полиция тотчас же кинулась в Скворешники, и не по томуодному, что там был парк, которого нигде у нас в другом месте не было, а и понекоторому даже инстинкту, так как все ужасы последних дней или прямо, илиотчасти связаны были со Скворешниками. Так по крайней мере я догадываюсь.(Замечу, что Варвара Петровна, рано утром и не зная ни о чем, выехала дляпоимки Степана Трофимовича.) Тело отыскали в пруде в тот же день к вечеру, понекоторым следам; на самом месте убийства найден был картуз Шатова, счрезвычайным легкомыслием позабытый убийцами. Наглядное и медицинскоеисследование трупа и некоторые догадки с первого шагу возбудили подозрение, чтоКириллов не мог не иметь товарищей. Выяснилось существованиешатово-кирилловского тайного общества, связанного с прокламациями. Кто же былиэти товарищи? О наших ни об одном в тот день и мысли еще не было. Узнали, чтоКириллов жил затворником и до того уединенно, что с ним вместе, как объявлялосьв записке, мог квартировать столько дней Федька, которого везде так искали…Главное, томило всех то, что из всей представлявшейся путаницы ничего нельзябыло извлечь общего и связующего. Трудно представить, до каких заключений и докакого безначалия мысли дошло бы наконец наше перепуганное до паники общество,если бы вдруг не объяснилось всё разом, на другой же день, благодаря Лямшину.