Чему тут удивляться?! Живёт человечество не первое тысячелетие в эпохе «Кали-юга» — четвёртой, наихудшей из четырёх «юг», или эпох, в индуистском временном цикле. Оскудение и омертвление души — вот что происходит в эту эпоху с людьми. По этому поводу Венедикт Ерофеев высказался на страницах своей записной книжки ещё в 1972 году: «Мы с каждым днём всё хуже. И каждый, и всё человечество с каждым днём всё хуже. И потому, если говорить о качестве людей, то лучше всего тот, кто это чувствует, то есть тот, кому с каждым днём всё хуже и хуже»15.

Отсюда идут корни основной странности Гуревича. Венедикт Ерофеев сделал его ходячим мертвецом. Он и в самом деле мёртв для того общества, в котором существует. Гуревич косвенно признает эту странность, из-за которой, как он рассказывает Натали, оказался в психиатрической больнице:

«Гуревич. Со мной была история — вот какая: мы, ну чуть-чуть подвыпивши, стояли на морозе и ожидали — бог весть, чего мы ожидали, да и не в этом дело. Главное: у всех троих моих случайных друзей струился пар изо рта — да ещё бы, при таком-то морозе! А у меня вот — нет. И они это заметили. Они спросили: “Почему такой мороз, а у тебя пар не идёт ниоткуда? Ну-ка, ещё раз выдохни!” Я выдохнул — опять никакого пару. Все трое сказали: “Тут что-то не то, надо сообщить куда следует”.

Натали (прыскает). И сообщили?

Гуревич. Ещё как сообщили. Меня тут же вызвали в какой-то здравпункт или диспансер. И задали только один вопрос: “По какой причине у вас пар?” Я им говорю: “Да ведь как раз пара-то у меня и нет”. А они: “Нет-нет. Отвечайте на вопрос: на каком основании у вас пар?..” Если б такой вопрос задали, допустим, Рене Декарту, он просто бы обрушился в русские сугробы и ничего не сказал бы. А я — сказал: “Отвезите меня в 126-е отделение милиции. У меня есть кое-что сообщить им о Корнелии Сулле”. И меня повезли...

Натали. Ты прямо так и брякнул про Суллу? И они чего-нибудь поняли?..

Гуревич. Ничего не поняли, но привезли в 126-е. Спросили: “Вы Гуревич?” — “Да, — говорю, — Гуревич”.

“Можете, — мне сказали, — конечно можете. Сейчас мы вас отвезём домой на собственной машине...” И привезли сюда.

Натали. А как же шпиль горкома комсомола?

Гуревич. Ну... это я для отвода глаз... и чтобы тебе там, в приёмной, не было так грустно»16.

Выходит, что Гуревич не такой уж сумасшедший, каким хочет выглядеть перед медперсоналом во главе с Ранинсоном. Судя по всему, он оказался в психиатрической больнице по той же причине, как создавший его Венедикт Ерофеев. Это приступ белой горячки. Самое убедительное подтверждение «нормальности» Гуревича — его вполне рассудительные разговоры в четвёртом акте с пациентами 3-й палаты.

Да к тому же имена и фамилии, которые он вываливает на головы слушателей, как я уже отмечал, не столь бессмысленны и случайны, как может показаться с первого взгляда. Например, в последнем, приведённом выше фрагменте трагедии Гуревич поражает знанием деталей повседневной жизни исторических персонажей. В данном случае он ничуть не уступает известному эрудиту Анатолию Вассерману.

Гуревич искренне ревнует Натали к медбрату Бореньке Мордовороту. Уже выкрав связку ключей, он признается, что у него нет никого, кроме неё. Натали ревнует к некоей Люси, которую Гуревич называет шлюшкой. Последний их разговор полностью избавлен от словесного мусора. Жизнь оказалась неблагосклонной к этим двум влюблённым — отзвук отношений Венедикта Ерофеева и Юлии Руновой.

Гуревич уже принял решение и от него не отступится:

«Гуревич.

.....................................

Брось о Люси... Так, говоришь, — скучала?

А речь об этой шлюшке завела,

Чтоб легализовать Мордоворота?

Натали.

Опять! Ну как тебе не стыдно, Лев?

Гуревич.

Нет, я, начитанный, ты в этом убедилась.

Так вот, сегодня, первомайской ночью

Я к вам зайду... грамм двести пропустить.

Не дуриком. И не без приглашения:

Твой Боренька меня позвал, и я

Сказал, что буду. Головой кивнул.

Натали.

Но ты ведь — представляешь?!

Гуревич.

Представляю.

Нашёл с кем донхуанствовать, стервец!

Мордоворот и ты — невыносимо.

О, этот боров нынче же, к рассвету,

Услышит Командоровы шаги!..

Натали.

Гуревич, милый, ты с ума сошёл...

Гуревич.

Пока — нисколько. Впрочем, как ты хочешь:

Как небосклон, я буду меркнуть, меркнуть,

Коль ты попросишь —

Я буду пламенеть как небосклон!

Пока что я с ума ещё не сбрендил, —

А в пятом акте — будем посмотреть...

Наталья, милая...»17

«Я буду пламенеть как небосклон» — парафраз то ли из «Баллады ночи»: «И ярко небосвод горит», то ли из «Баллады о любви и смерти»18, то ли из «Баллады ночи»19 Валерия Брюсова: «Когда торжественный Закат / Царит на дальнем небосклоне»; «Смотря, как с неба льётся кровь».

Неожиданный сюрприз поджидает читателя и зрителя в пятом акте. Венедикт Ерофеев опять задаёт загадку. Гуревич на обвинение Прохорова, что его умыслом было умерщвление пациентов 3-й палаты, отвечает: «Да, умысел был: разобщённых — сблизить. Злобствующих — умиротворить... приобщить их к маленькой радости... внести рассвет в сумерки этих душ, зарешеченных здесь до конца дней... Другого умысла — не было...»20 И вместе с тем он меланхолично наблюдает, как один за одним умирают его товарищи по несчастью. Ему их не жалко. Оставшиеся силы Гуревич сосредоточивает на исполнении возмездия, ощущая себя Командором. Полуослепший, он пытается «ощупью, потихоньку» дойти, доползти до Бореньки Мордоворота, дотянуться до его горла. Происходит в действительности совершенно противоположное. Озверевший антисемит Боренька Мордоворот с остервенением забивает до смерти ослепшего Гуревича.