В. С. Колюбакин был приговорен к нескольким годам тюремного заключения[561]. Но примерно через год он добился помилования и продолжал свою службу на железной дороге.

Совет

На крутом Ермоловском подъеме, что ведет от Головинского проспекта, мимо дворца, по склону горы св. Давида, высится многоэтажный красный дом. В Закавказье часты землетрясения, и со страхом думается, что может произойти, если в Тифлисе тряхнет землю, так примерно с силою баллов в десять… Этот высокий дом, вероятно, рассыпется, точно карточная постройка, похоронив под собой много молодых жизней. Молодых, потому что здесь помещается Закавказский девичий институт, средняя школа ведомства императрицы Марии[562].

Институты этого ведомства управлялись советами на трех лиц: начальницы, инспектора классов и заведующего хозяйственной частью. Но в Тифлисе в эту коллегию входил еще член совета по назначению от наместника. На эту должность я был назначен в 1907 году, притом по доброй воле — потому что любил педагогическое дело.

Ни от графа, ни от графини Воронцовых-Дашковых я не получил никаких указаний об их пожеланиях по поводу моего назначения. Но мне передали слова графини, сказанные в обществе:

— Теперь мы за институт спокойны: у нас там свой человек.

Однако «свой» человек плохо себе рисовал, в какое осиное гнездо он добровольно попал.

В Закавказье, в урочище Белый Ключ, стоял Эриванский гренадерский полк, старейший полк русской армии[563]. Его шефом поэтому был сам император, и, как шеф, государь особенно покровительствовал своему полку. Умер командир этого полка Попов. Возникла необходимость пристроить его вдову, Анну Дмитриевну. Ее и пристроили способом, какого эта боевая дама никогда не предусматривала, — начальницей девичьего института.

А. Д. Попова управляла институтом, как будто командовала полком: ее воля была для института высшим законом. Никто ей не противоречил, а менее всего мой предшественник по совету. Ни в обществе, ни среди воспитанниц их «maman»[564] любовью не пользовалась; но она не вызывала и особой ненависти. К ней относились как к неизбежному злу: не одна, так другая.

Инспектор классов Меллер, вместе с тем и преподаватель физики, был и очень слабым педагогом, и таким же администратором. Никаким авторитетом не пользовался. Впрочем, Меллер уже выслужил свой срок на пенсию и одновременно с моим назначением покидал пост инспектора, оставаясь только преподавателем.

Хозяйством института заведовал отставной генерал А. К. Гончаров. Свою карьеру Гончаров сделал службой в штабах и по заведованию хозяйствами. О способах его хозяйничанья разговоры были довольно кислые. Характера у Гончарова было мало, энергии — тоже, а круг интересов был направлен в сторону извлечения личных выгод от службы.

Как наперед можно было видеть, со своей требовательностью к делу я вовсе не подходил к этой тройке.

Нужно было позаботиться о заместителе Меллера. Меня просил о назначении на эту должность директор Тифлисского коммерческого училища Ярослав Иосифович Сватош, которого утомили его революционно настроенные ученики. Это был наш хороший знакомый и даже мой шафер на свадьбе, — русский чех, получивший у нас все свое образование. От Сватоша я ожидал, что он сумеет поднять низко стоявшую в институте учебную часть и что он будет моим сотрудником по искоренению беспорядка в заведении. В первой части Сватош ожидания оправдал, во второй — нет.

Хозяйство института

Институтки явно голодали. Об этом знал весь город. Воспитанниц поэтому надо было подкармливать, и в приемные дни родные возили в институт свертки и узлы продовольствия на целую неделю.

Однако на отпускаемые ведомством на прокормление институток 24 копейки в день, при дешевизне того времени, можно было вполне сытно, хотя и без роскоши, их прокормить. На самом же деле питание было скудное. Например, я застал такие завтраки: утром институткам давалась чашка чаю и половина французской булки; в полдень — несколько редисок с кусочком масла, хлеб и чай. Этим институтки должны были довольствоваться от семи утра до четырех часов дня, когда давался обед, то есть почти весь свой учебно-рабочий день. Правда, не всегда бывало до такой уж степени скудно, но все же для растущих организмов даваемого питания было слишком мало.

Быстро выяснилась причина, по которой не хватает средств на питание: хищения узаконенные и не узаконенные.

Не узаконенные хищения совершались служащими хозяйственной части: эконом подавал невозможные счета, Гончаров их утверждал, а совет института не шел против своего сочлена.

Узаконенные же хищения вызывались тем, что начальнице и ее семье, а также членам совета и их семьям разрешалось иметь обеды от общего институтского котла, за что эти лица должны были платить заготовительную цену — 24 копейки на душу. На самом же деле к институтским обедам примазались, во-первых, должностные лица, никаких прав на это не имевшие. Но, что гораздо хуже, этим лицам — и прежде всего начальнице и заведующему хозяйством — обеды делались вовсе не институтские, как это полагалось, а специальные, по их заказу приготовляемые, и притом относительно роскошные и изобильные. Как ни тщательно все это пряталось от меня, все же, при внезапных посещениях кухни, я не раз заставал особые блюда, которые повара не успевали прикрыть от моих глаз. Институткам готовились простые котлеты, начальнице — индейка и т. п. Между тем, все это делалось за счет ассигнования на обед институток, и понятно, что средств не хватало.