с помощью стрел мы забросили несколько посланий осажденным. В них говорилось, что в случае отказа от добровольной сдачи, все мужчины города будут перерезаны, а женщин я отдам в распоряжение своих воинов, имущество жителей мы сделаем своей добычей. В том же послании говорилось, что к моменту захвата города все из жителей города, которые укроются в мечети Умара, будут считаться неприкосновенными — их не станут убивать или брать в плен. То же самое распространяется на тех, кто укроется в домах Низаммудина Шами и Арабшаха, являющихся выдающимися мыслителями.

Я отправил также послание, адресованное Кутулу Хамзе, воины которого заняли позиции на гребне крепостной стены. В нем говорилось, что несмотря на совершенное им нападение, в результате которого погибли ряд моих военачальников и солдат, в случае его добровольной сдачи я дарую ему жизнь и его родным, и не стану лишать их имущества. В противном случае, писал я, захватив Дамаск, я казню его и пленю его родных и всех женщин.

На рассвете седьмого Хаммаля мы начали штурм Дамаска. Наши метатели начали с помощью пращ забрасывать зарядами гребни стен, где расположились воины обороняющихся. При каждом взрыве они исчезали с гребня и мы считали их погибшими. Кувшины, начиненные зарядами, приносили невиданную пользу — всюду, где они разрывались, гибли воины противника, что позволяло нашим воинам относительно спокойно взбираться на стену. Исключительный эффект от метания кувшинов с порохом вызвал необходимость отправить часть пращников на верх стены, чтобы они с помощью своего оружия расчистили дальнейший путь для остальных наших воинов.

Весеннее солнце не поднялось и на высоту копья, когда на улицах Дамаска завязались бои между нашими воинами и воинами Кутула Хамзы. В то же самое время нашим воинам удалось захватить одни из городских ворот и распахнуть их. Через них я направил в город дополнительное число солдат, шум и гвалт в городе усилился.

Битва за Дамаск, начавшаяся на рассвете седьмого Хаммаля, продлилась до полудня девятого дня того месяца. Воины Кутула Хамзы, при содействии горожан отстаивали каждую улицу, каждый дом. Все это время ни у меня ни у моих военачальников не было ни минуты для отдыха. Отряды уставших воинов выводились из города для нескольких часов отдыха, их место занимали их отдохнувшие товарищи.

Мы пускали в ход все средства, чтобы сломить сопротивление врага, однако к полудню были исчерпаны все запасы пороха. До того дня я не знал, что большая битва требует значительных запасов пороха и не мог предвидеть, что следует заготавливать его харварами (мера веса равная 300 кг), чтобы начинять ими кувшины-снаряды. Изготовление пороха до степени его сухого состояния требует самое меньшее двух дней при условии, что работа будет вестись днем и ночью в спешном порядке. Между тем, условия битвы за Дамаск не давали нам такой возможности и с полудня седьмого дня Хамаля мы уже не применяли порох в сражении и вели его обычными средствами, пуская в ход сабли, булавы и копья.

В некоторых местах мы вынуждены были рушить дома с помощью кирки и лома, поэтому я велел, чтобы для той работы привлекли жителей окрестных сел, чтобы высвободить воинов для битвы, я велел убивать на месте всякого из привлеченных, кто будет работать с прохладцей или попытается содействовать обороняющимся.

В ночь на восьмое Хамаля от бушевавших пожаров в Дамаске было светло как днем, воины видели все вокруг, но мешал дым, вызывая кашель и стесняя дыхание. В ту ночь битва при свете пожаров длилась до самого утра, я несколько раз отправлялся в город, чтобы ознакомиться с обстановкой. Я подчеркивал военачальникам, что битва должна вестись до полной капитуляции Кутула Хамзы, даже если при этом во всем Дамаске не останется ни одной живой души. Я знал, что враг мой ещё достаточно силён и если я ослаблю натиск, он может вновь собраться с силами и укрепить свои позиции, запросит подкрепление от Йилдирима Баязида и окончательный захват Дамаска мною окажется под большим вопросом. На рассвете восьмого Хаммаля, мое войско окончательно закрепило за собой часть города, однако Кутул Хамза продолжал удерживать за собой его северный и северо-западный районы.

Утром восьмого Хамаля, следуя в город верхом, я, пробираясь среди валявшихся повсюду трупов, обратил внимание, что среди них попадались и женские, видно и женщины принимали участие в обороне города, наряду с мужчинами.

С восьмого Хаммаля, благодаря привлечению жителей окрестных сел к разрушению домов, эта работа ускорилась и с каждым днем мы отвоевывали новые части города и продвигались в северном направлении.

Вечером, восьмого Хаммаля, осматривая город, я достиг мечети Умара, битком набитой людьми, ко мне приблизился человек в чалме «тахт-уль-ханак» (особого рода чалма, носимая улемами, мусульманскими законоведами), с бородой, в которой изрядно пробилась седина, он сказал, вначале по-арабски, затем по-персидски: «О великий эмир, прояви жалость!» Придержав коня, я спросил, кто он такой. Тот ответил: «О великий эмир, я — Низамуддин Шами, в силу величия своего духа ты определил мой дом для «беста» (прибежища), сказав, что всякий, укрывшийся в нем будет свободен от наказания». Я сказал: «Но ведь дом твой не здесь». Он ответил: «Это так, мой сын приводит его в порядок, готовя его для приема беженцев, сам же я прибыл сюда, чтобы успокоить тех, кто укрылся в этой мечети в страхе за свою жизнь».

Я сказал, что тем, кто укрылся в этой мечети, нечего бояться, из уважения к Умару, разий-аллаху-аннаху (т. е. да помилует его Бог!), я освобождаю находившихся там людей от возмездия и, как тебе известно, твой дом и дом Арабшаха так же объявлены местами «беста» и всякий, укрывшийся в них считается свободным от наказания. Низамуддин-уль-Мульк ответил: «О великий эмир, все люди, пребывающие в этом месте, моем доме и в доме Арабшаха, благодарны тебе за проявленное милосердие. Раз уж ты столь великодушен, может ты проявишь его в отношении так же и остальных жителей Дамаска и велишь своим воинам воздержаться от дальнейшего истребления мирного населения?»

Я сказал: «Разве ты не знаешь, что жители этого города сражаются против моих воинов вместе с воинами Кутула Хамзы, убивая их. Как я могу отказаться от казни тех, кто убивает моих воинов?» Низамуддин Шами сказал: «О великий эмир, жители этого города не хотят воевать с тобой и убивать твоих воинов, их принудил к тому Кутул Хамза». Я ответил: «От этого такие же результаты, как если бы они сражались против нас с умыслом и я вынужден, чтобы сломить сопротивление, убивать их. И если