труда могла разглядеть теперь лицо Тима, что находилось в нескольких сантиметрах от моего. Оно не просто светилось от счастья — голубые глаза Тима были затуманены так, словно он только что испытал кайф от самого мощного в мире наркотика. Его ощущения неведомым образом передавались мне, усиливая в разы собственные аналогичные. Хотелось вечно сидеть и смотреть на Тима, а не выходить изучать очередной кабинет Филина, пусть теперь и «наружный».

— Перед тем, как спускаться за тобой, я чутка повздорил с местным ментом, — когда Тим наконец заговорил, его голос дрожал, теперь от радости, и звучал с такой хрипотцой и одышкой, будто его хозяин только что пробежал стометровку. — Охранником, то есть. Он не въезжал в мои объяснения, не хотел отдавать пистолет. В итоге пришлось забрать его силой. Как мне не хочется возвращаться к нему и оправдываться, где я пушку его профукал… Кажется, он подумал, что я вдолбил косяк. А сейчас увидит меня и только убедится!

Я рассмеялась. Тим нежно вытер с моих щёк слёзы.

— Но надо идти. Тебя нужно срочно показать врачам.

Вздохнув, я обняла Тима здоровой рукой. Он был прав, но кажется, теперь посещение докторов для меня до конца жизни станет одним из самых нелюбимых занятий. Тим, должно быть, понимал это. Всё также обнимая меня одной рукой, другой он принялся гладить по голове. Раненое плечо тупо пульсировало, шея горела, а спина покалывала, но в его объятиях добрая половина полноценной боли снималась, а ещё становилось невероятно спокойно. Это было той самой душевной анестезией, в которой я сейчас так нуждалась.

— Наверное, — простонала я. Оттого, что я утыкалась в плечо Тима, мой голос доносился глухо. — Одно я знаю точно. Нескоро я полюблю белый цвет…

Глава 62

В больнице я действительно не стала задерживаться. Как я и предполагала, мне повезло — пуля прошла сквозь мягкие ткани, не задев кость. Других серьёзных повреждений у меня не выявили. Поэтому после всех осмотров, перевязок и прочих медицинских манипуляций я осталась в палате ровно настолько, чтобы пообщаться с двумя мужчинами — представителями федеральной службы безопасности и подчинёнными Ряхи (с одним из них, молодым темноволосым Игорем Василишиным, я беседовала уже ранее, после возвращения из подвала НИИ). Сам Ряха, полковник Юрий Иванович Рябинин, будучи не в силах вырваться и пообщаться лично, расспрашивал меня и Тима об обстоятельствах нашего плена и побега по переданному Игорем телефону и обещал увидеться с нами через неделю.

— Мы связались с вашим отцом, Екатерина Семёновна, — сообщил второй следователь, полный и лысый, по фамилии Сергеев. — Он уже едет к вам. Одежду необходимую взял.

— Хорошо… Только у меня одна просьба. Можно ли предупредить его, что в автомобиль нужна люлька для ребёнка? Могу я сама поговорить с ним…?

Услышать родной голос папы впервые за долгие месяцы было непередаваемым счастьем. Мы всё не могли наговориться, и лишь когда Василишин тактично намекнул на время, я попрощалась с отцом, чтобы спустя два часа встретиться с ним уже воочию. Рыдая вместе со мной от счастья, папа забрал меня и Элину домой, в Красногорск. Дочку после обследования по настоянию следователей сразу отдали мне — согласно вердикту врачей, она была полностью здоровой, и я была этому несказанно рада. Тим, с которым в больнице я практически не расставалась, тоже поехал с нами, где у моей родной с детства пятиэтажки его встретили также предупрежденные близкие — родители и брат Тихон со своей женой Александрой. Ко мне, в свою очередь, устремились братья Саша с Гришей и сестра Лена. Она подошла последней. Её чёрные волосы развевались на весеннем ветру, танцуя и приземляясь то на бледное лицо, то на плечи чёрного жакета, а серьёзные карие глаза, полные слёз, смотрели прямо на меня поверх голов братьев. Когда они отстранились, Лена побежала ко мне, плача, и заключила в крепкие объятия. Всхлипывая, я почувствовала, как Саша с Гришей тоже присоединились к нам. Я была дома.

После обмена радостью возвращения и с семьёй Вердиных (родители Тима, дядя Лёва и тётя Маша, по очереди обняли меня и расцеловали, Саша сделала то же самое, а Тихон вдобавок пожал руку) нам с Тимом пришлось временно попрощаться. Каждому нужно было провести время с родными, которые почти девять месяцев считали нас погибшими и оплакивали.

Когда я в сопровождении семьи поднялась на пятый этаж в свою квартиру, дверь открыла невысокая, справного телосложения женщина средних лет с длинными русыми локонами и добрыми зелёными глазами, с платком на плечах, тунике и юбке — всё шёлковое и в сине-изумрудной гамме. С мочек ушей свисали обрамленные серебром капли кораллов.

Не говоря ни слова, эта женщина обняла меня, и я невольно ответила ей тем же. У неё были мягкие руки, и от неё приятно пахло пирогами. Я поняла, кто она — это даже не нужно было объяснять. Так же молча Устинья Речкина проводила меня в мою детскую комнату, где была уже расселена постель, а на ней лежали стопки одежды. Я кивнула в знак благодарности, не сдерживая вновь нахлынувших слёз.

Здесь я и поселилась вместе с дочкой. Следующие дни мы с ней вообще не расставались — я кормила её, купала, переодевала, а в промежутках между всеми процедурами просто любила, обнимая, целуя, рассматривая и наблюдая, как она сладко спит. Для Элины мне натащили кучу одежды, игрушек и других необходимостей, а также купили кроватку с коляской, ванночку и переноску, так что мне пока не было нужды даже выбираться в детский магазин. Впрочем, я знала, что когда-нибудь сделаю это и с большим удовольствием. А пока что, во время сна дочки, я принималась за старое хобби — садилась вязать, и первый мой подарок ребёнку, розовые пинетки с завязочками, скоро должен быть готов.

Родственники помогали мне с дочкой, насколько могли — да и мне самой в плане приобретения одежды, декоративной и гигиенической косметики, а также различных травяных сборов для улучшения лактации (хотя молока у меня по-прежнему было в избытке, я всё ещё опасалась проблем). В целях сбережения моей психики члены моей семьи не расспрашивали меня о подробностях проживания в лаборатории, и я, если честно, была им за это признательна. Мои братья, сестра, папа и мачеха — все понимали меня и умели, с одной стороны, быть рядом, а с другой — не навязываться с излишним общением, не задавать ненужных вопросов и всегда чувствовали, когда меня необходимо оставить одну. Когда-нибудь я