— Жаль, что и ты не смогла понять меня. Помнишь наш разговор в твой первый день здесь? Тогда я высказал желание получше узнать тебя и понять, какие именно качества личности делают тебя особенной. И знаешь… за восемь месяцев не смог найти рационального ответа. Но иррационально я его чувствовал. Странное ощущение, когда ответ — не конкретное слово, не описание, а нечто, не поддающееся познанию. Как истина, идея, которую нельзя потрогать и увидеть, но тем не менее, она абсолютна и неоспорима. Твоя внутренняя сила навсегда останется для меня непостижимой тайной… но может быть, этим она и притягивает.

Я стала натужно хрипеть. При каждом сильном выходе я ощущала, как из моего плеча выплескивается очередная порция крови.

— Ты была прекрасным слушателем. Мне будет тебя не хватать. Жаль, что я утрачу твоё тело… Я сохранил бы его части, как в случае с Илоной. Для меня это высший акт чести. Останки моей жены тоже, к сожалению, сгинут. Но эти жертвы достойны — они сохранят меня на свободе, чтоб я и дальше смог реализовывать свой интеллект вместе со всеми возможностями.

В последний раз я вздрогнула и затихла. С выбросом в кровь катехоламинов сосуды сужались, а сердце сокращалось быстрее — так бабочка, подлетев к огню, вовсю трепыхает крыльями, прежде чем сгореть в яростном пламени. В голову ударилась и сразу отхлынула волна жара. Моё тело обмякло и застыло в изогнутой позе. А в памяти один за другим появлялись образы, связанные с моей дочкой: её мягкие волосы, губки и щёчки, голосок, чувство приятной тёплой тяжести на руках, мой сосок в её рту, молочный запах…

— Ах, Катя, Катя. Ты, конечно, меня уже не слышишь. Но прежде чем уйти, я хотел бы сказать тебе спасибо за время, проведённое со мной. Из нашего взаимодействия я вынес максимальную пользу. Даже сейчас. Я мог бы просто застрелить тебя или запереть в этой комнате и оставить ожидать взрыва. Однако сделал то, что планировал. И ты, я знаю, запомнила, почему.

— Ничто не должно…

Жар дыхания Химика обдавал мне лицо. Кончик его носа коснулся моего лба.

— Пропадать зря.

Я вонзила ему в шею шприц, вынутый из бокового кармана двумя секундами ранее. У меня не было уверенности в том, что я попала в яремную вену, но проверять было некогда. Крепко уцепив Филина здоровой рукой за шею, я изо всех сил тянула его на себя вниз, рыча и рыдая, а раненой быстро вводила лекарство. От боли перед глазами взрывались красные фейерверки, голова шла кругом, а мышцы руки вот-вот были готовы сдаться под натиском поршня. Запястье напряглось так, что вены и сухожилия грозились лопнуть. Но каждый раз, когда я думала, что больше не выдержу, ко мне прибывали новые и новые силы. Яростно вдавливая содержимоешприца в тело Химика, я думала обо всех пострадавших от него людях и мстила за них. За себя. За Элину и Тима. За Антона, Марго и Валю. За Инну Алексеевну. За Петра Владимировича, Эдика Котова и Нелю. За Илону Правкину и всех знакомых и незнакомых мне несчастных, которых замучил, убил либо превратил в инвалидов обезумевший учёный.

Всё заняло три или четыре секунды, которые растянулись в вечность. Выдавив содержимоешприца полностью, до упора, я выдернула его и обессилено покачнулась, но усидела.

Химик смотрел на меня с нескрываемым удивлением.

— Ты же должна была умереть.

— От физраствора… ещё никто… не умирал, — кипящий в крови адреналин продолжал распалять меня. Я глубоко и часто дышала. — Я подменила шприцы, когда побывала здесь ранее и узнала, что ты сделал с женой. Тот, с настоящим галлюциногеном, я забрала, а вместо него положила другой, который взяла из тумбочки и наполнила физраствором.

Филин дотронулся пальцами до места укола и потёр его, как комариный укус. Я же на всякий случай принялась спиной вперёд отползать дальше, за стол. Когда Химик опять на меня взглянул, реальный глаз его был пугающе расширен. Чёрный зрачок в нём стремительно разрастался — будто тьма, вырвавшаяся из глубины души, приняла вид сосущей воронки, готовой проглотить в первую очередь своего хозяина. Тот пока, судя по слетевшему с губ короткому фырканью, отказывался верить в столь скорое и глупое наступление неизбежного.

— Ты…

Вены на его лбу вздулись, а кожа лица и шеи налилась краснотой — препарат уже начал своё действие. Глаз Химика судорожно заметался по сторонам. Грудная клетка его стала быстро вздыматься и опускаться.

— Да, — негромко сказала я, кивая и не сводя с него взгляда. Своё поверженное, мокрое от крови плечо я теперь зажимала рукой. — Ты получил свою разработку. И… можешь не сообщать мне ничего из того, что сейчас увидишь.

Лицо Филина исказилось от ярости. Хрипя, он потянул ко мне руки, затем попытался подняться, но рухнул на спину, сотрясаясь в конвульсиях. Я же, опираясь за стол, начала медленно подниматься на ноги. От боли в плече в висках тупо стучало, и я дышала, постепенно привыкая к вертикальному состоянию. Снаружи всё так же надрывалась сигнализация. Отдаляя мысленно от себя её визг, я сделала шаг, другой и вот уже приблизилась к Филину, глядя на его красное, скорчившееся в гримасе мучений лицо. Сжатые зубы обнажились в болезненном оскале, и между широкими промежутками в них пузырилась пена. Всякий раз, когда он раскрывал рот, чтоб сделать очередной жадный вдох, она выливалась наружу. Когда его шею выкручивало назад, слюна затекала в горло, и Филин захлебывался и кашлял. Его руки тряслись, а ноги дергались, вытягиваясь вперёд, и он выл, тщетно пытаясь преодолеть вызванный препаратом гиперкинез.

Я помнила всё, что он совершил. Но всё-таки в этот момент он вызывал жалость. Возможно, именно это чувство заставило меня наклониться к нему вместо того, чтобы пройти мимо. Обуреваемая смешанными эмоциями, я ещё раз посмотрела на корчившееся тело. Ужас — вот что я испытывала точнее всего, глядя на то, какой багровый оттенок приобрела кожа на лице и шее Филина. Именно тогда он внезапно, после очередного душераздирающего стона, распахнул настоящий глаз. Расширенный чёрный зрачок его, полностью поглотивший голубой цвет радужки, сфокусировался на мне. В глубине его что-то вспыхнуло.

— Илона, — выдохнул он.

Тело Филина выгнулось вверх, а руки заметались по полу, как змеи. Пальцы ладоней, налитые кровью, тряслись и скручивались — а может, это он сам поднял хотя бы одну из них. Из угла почерневшего глаза выкатилась слеза и затерялась в каштановом виске.

— Илона, — голос булькал и затихал, всё дальше погружаясь в невидимую воду.

Держась