Осудили обоих справедливо: Орлов распространял «открытое письмо» Брежневу, где отождествлял советский строй с рабовладельческим, феодальным и даже нацистским рейхом, а Щаранский опрашивал евреев, которым было отказано в выезде под предлогом секретности, и эти сведения рассказал американскому журналисту. Однако западная пресса называла обоих не иначе как «невинными жертвами тоталитарного режима». За Щаранского даже заступился президент США Картер, который официально заявил, что тот не имеет никакого отношения к американской разведке (трудно представить, чтобы Картер мог сказать что-то противоположное: таким образом он бы выдал ценный источник информации и дал повод задуматься другим щаранским, стоит ли сотрудничать с ЦРУ). Кроме этого, в США был создан Комитет американских ученых SOS (Спасите Орлова Щаранского), который распространял в американской печати сведения, где обвинял советское руководство в безжалостном отношении к узникам совести.

На самом деле при Брежневе с диссидентами в СССР обходились гораздо мягче, чем это было каких-нибудь 30 лет назад: наиболее активных сажали в тюрьмы, а к остальным применялись меры профилактического воздействия. Последнюю меру придумал лично Андропов. Согласно ей, диссидентов вызывали в КГБ, где они предупреждались о возможных уголовных санкциях против них в случае продолжения своей деятельности. При этом диссиденту предлагалось подписать документ, который подтверждал получение предупреждения. Если уговор потом диссидентом нарушался, то в суде этот документ рассматривался как отягчающее обстоятельство. Этот метод назывался «манипулирование страхом без посредства насилия». Так что заявления западных СМИ о том, что шеф КГБ был «душителем свобод», не соответствовали действительности.

Согласно официальным документам, в 1973 году по статье 70 УК СССР (антисоветская агитация и деятельность) было осуждено 73 человека, в 1974 году – 47, в 1975 году – 22. Во второй половине 70-х произошел некоторый рост этих показателей, но вызвано это было исключительно тем, что советские диссиденты под влиянием политики картеровской администрации активизировали свои действия. А некоторые из них и вовсе перешли к террористическим актам, как это сделали армянские националисты, взорвав три бомбы в центре Москвы в начале января 1977 года, что унесло жизни семи человек, а 37 человек получили ранения различной тяжести. Государство в ответ стало защищаться, что было вполне закономерно – так поступает любой режим. Тем более что один из видных советских диссидентов – академик Андрей Сахаров – именно сразу после взрывов в Москве составил для Картера список 16 советских диссидентов, которых следовало взять под защиту «американской демократии» (стоит отметить, что Картер специально прислал в Москву своего эмиссара, чтобы тот доставил этот список в Вашингтон).

Между тем сами США тоже не особенно либеральничали со своими диссидентами. Так, в феврале 1976 года там погибла известная индейская правозащитница Анна Мэй Акуош (в 73-м она была одним из руководителей восстания индейцев в Вундед-Ни): ее тело было найдено случайным прохожим в резервации Пэйн-Ридж. По заключению судебных медиков, женщину убили выстрелом в висок. Поскольку до этого власти обвиняли Акуош в гибели двух агентов ФБР, друзья и коллеги покойной сразу догадались, кто мог приложить руку к этому убийству. Однако официальные власти спустили это дело на тормозах, и виновники гибели индейской диссидентки так и не были найдены.

Еще один пример был связан с другим лидером индейцев – Расселом Минсом (он тоже участвовал в восстании в Вундед-Ни). Летом 1978 года он был вдохновителем марша протеста 350 индейских племен (его участники пешком пересекли всю территорию США с запада на восток), за что власти устроили за ним настоящую охоту. По обвинению в «организации общественных беспорядков» его привлекли к уголовной ответственности и бросили за решетку. В тюрьме Минса попытались убить: один из заключенных ударил его ножом в грудь, причем лезвие прошло всего лишь в нескольких миллиметрах от сердца. Это нападение произошло за несколько часов до приезда в тюрьму для встречи с ним активистов кампании в поддержку борьбы национальных меньшинств США за гражданские права. После этого случая почти весь оставшийся срок заключения Минс провел в тюремной больнице.

Про все эти случаи Андропов прекрасно знал, поскольку аналитики КГБ регулярно клали ему на стол обобщенные справки на эту тему. И относился шеф КГБ к этим сведениям вполне спокойно: понимал, что такова специфика работы всех спецслужб, которые обязаны стоять на страже государственных интересов. Другое дело, что подобные жестокие методы не должны быть нормой, а возникать только в исключительных случаях. Как, например, дело Маркова. Иначе можно измазаться так, что потом всю жизнь не отмоешься. Вот почему, даже несмотря на свою принадлежность к КГБ, Андропов считался в Политбюро чуть ли не либералом. Например, в истории с высылкой Солженицына именно Андропов настоял на подобном исходе, в то время как некоторые его коллеги – Громыко, Подгорный, Шелепин – настаивали на аресте писателя и заключении его в тюрьму. Потом, когда Солженицын развернул на Западе яростную антисоветскую кампанию, Андропов не раз будет ловить себя на мысли, а правильно ли он поступил, разрешив писателю уехать. Ведь тот позитив, который СССР приобрел в мире этой высылкой, был очень быстро сведен на нет тем ущербом, который стал наносить Солженицын своими пропагандистскими вояжами по миру.

В аналитической справке по Маркову указывалось, что западная печать активно трубит о «руке Москвы» в этом деле. Кроме этого, указывалось, что в США нарастает волна критики советского руководства в связи с уголовными процессами над Орловым и Щаранским (приводились выдержки из американских газет). Еще активно муссировалась шпионская история: о предстоящем скоро в США судебном процессе над советскими разведчиками В. Энгером и Р. Черняевым, которым грозили солидные тюремные сроки – порядка 50 лет заключения. Во всей этой кампании ясно виднелись уши американских спецслужб, которые специально вбрасывали в прессу эти темы (на профессиональном сленге это называлось «активными мероприятиями»). Поэтому Андропов прекрасно понимал, что оставить без ответа эти акции означало для КГБ расписаться в собственной слабости. Другое дело, что можно было предпринять в этой ситуации? Какое «активное мероприятие» и с чьим участием использовать?

Размышляя на эту тему, Андропов какое-то время неподвижно сидел в своем кресле, после чего встал и принялся мерить шагами кабинет. Пройдя его от стола до двери и обратно, он подошел к окну. На улице уже сгустились сумерки, и в свете фонарей площадь Дзержинского выглядела как на фотографии из буклета «Ночная Москва». Андропов любил это время суток и эту картину за окном: она самым лучшим образом располагала к размышлениям. Вот и теперь, глядя на вечерний город, Андропов поймал себя на мысли, что ему легко думается. В результате спустя несколько минут в его голову пришла именно та мысль, которую он и искал.

Он вспомнил, как несколько дней назад ему сообщили, что американский певец и борец за мир Дин Рид отправил президенту США Картеру открытое письмо, где обвинил его в лицемерии. Дин Рид писал, что нельзя рассуждать о правах человека в то время, как американское правительство поддерживает все реакционные диктаторские режимы мира в военном, экономическом и политическом плане. Между тем в американских тюрьмах томятся порядка 600 тысяч заключенных и, как заявил постоянный представитель США в ООН Эндрю Янг, тысячи и тысячи из этих узников томятся за решеткой по политическим мотивам (после этого заявления Картер отзовет Янга из ООН).