Света. По левой половине тела епископа прокатилась волна обжигающей боли, словно мышцы и кости поочередно рвались на небольшие кусочки и вновь собирались воедино. Из носа хлынула кровь. Сознание померкло. Он почувствовал, что падает.

— Слушай.

Там было слишком светло, но яркий вездесущий свет совершенно не слепил глаза. Он озарял тело и душу, развеивая тени боли, грусти, сожалений, злости и сомнений. Ферот уже забыл, каково это — ощущать спокойствие.

— Странное чувство, — хмыкнул Ахин.

— Неуместное, — поправил его епископ.

— Но очень приятное.

Они падали. Летели то вниз, то вбок, то вверх, то сразу в нескольких направлениях, вращаясь в бескрайней светлой сфере. Изредка их взору открывалось то самое переплетение бесконечности в трещинах стен коридора. Впрочем, здесь не было ни коридора, ни стен. Только трещины, увидеть которые можно лишь левым глазом.

Ахин остановился у сияющего центра сферы, равноудаленного от ее остальных центров и несуществующих границ. Потом остановился еще раз, но уже как Ферот.

— И что дальше? — спросил епископ.

Он чувствовал, как священное сияние озаряет его сущность. От этого становилось легче, но проблемы реального мира ведь никуда не исчезли. И каждое новое мгновение, проведенное наедине с невыполненным долгом — несовершенным великим грехом — вытягивало из Ферота решимость и здравый рассудок.

— Не знаю, — признался Ахин.

Атлан посмотрел по сторонам, между сторон и на всякий случай заглянул внутрь них. Ничего. Пусто и тихо. Он устало вздохнул:

— Верни меня назад.

— Нет. Слушай.

— Я ничего не слышу.

— Ты даже не пытаешься, — развел руками Ахин.

— Просто верни меня назад.

— Это важно.

— Судьба мира важнее! — вспылил Ферот. — Выпусти меня! Я должен убить его! Проклятье, я должен!

— Да, но…

— Нет, — произнес кто-то за их спинами.

Атлан и одержимый обернулись. Свет разверзся, являя им фигуру, источающую столь чистое святое сияние, что смертным не дано было даже осознать его.

Повелитель.

— Нет… — просипел Ферот, обессиленно упав на колени.

В иссохшей оболочке на троне действительно до сих пор живет сознание легендарного правителя Атланской империи. Догадываться об этом — одно, знать — совсем другое. Для уничтожения сущности Света необходимо убить светлейшего владыку. Не сломать некий сосуд, а убить именно его — живое воплощение истинных добродетелей.

— Повелитель, — прошептал епископ. — Это правда вы?

Сияющий силуэт приблизился к нему почти вплотную, однако был все так же далек, как абсолют, к которому можно стремиться, но невозможно достичь.

— Повелитель Света… — произнес фантом, наделяя каждое слово неким особенным смыслом, понятным лишь ему одному. — Так меня называли. Им я был. Но то время прошло. У меня нет имени. У меня нет прошлого. У меня нет будущего. Я тот, кто хранит Свет. Я тот, кто озаряет им все сущее. Я тот… кто разрушает мир. Но я не тот, кто может что-то изменить. Уже не тот.

— Тогда зачем вы остановили меня? — с болью в голосе спросил Ферот. — Вы ведь все понимаете!

— А ты понимаешь далеко не все, — голос Повелителя звучал мягко, но в то же время в нем чувствовались сила и власть. — Мне жаль тебя, дитя. Тебе пришлось пережить многое. Слишком многое. Но все напрасно.

— Почему?

— Ты проделал свой путь, чтобы уничтожить Свет. Но его нельзя уничтожать.

«Сущность Света нельзя уничтожать», — сияние вокруг епископа наполнилось значением фразы светлейшего владыки. Так звучала истина, так гласил закон.

— А как же восстановление баланса изначальных сил? — растерянно пробормотал епископ.

— Избавив мир от обеих полярностей? — Повелитель покачал головой: — Когда-то я тоже так думал. Это было давно. Я хотел умереть, забрав с собой сущность Света. Мои слуги воспротивились. Они заточили меня в моем же теле. Они спасли Свет. И оказались правы. А я был неправ. Как ты сейчас. Но прошли года, десятилетия… век. Я многое осознал. Теперь мне все ясно.

— Но как же… Разве отсутствие изначальных сущностей не поможет достичь равновесия?

— Поможет. А затем мир погибнет, лишившись полярностей. Их было две — он существовал в балансе вечного противостояния. Теперь у него одна полярность — он медленно разрушается, стягиваясь хаосом пустоты к ней. Не останется ее — все сущее попросту исчезнет.

Светлейший владыка замолчал. Его лицо невозможно было разглядеть, однако в голосе слышалась великая скорбь. Ему чуждо отчаяние, но он понимал, что уже не способен что-либо изменить. Благие намерения обернулись кошмарными последствиями. А он мог лишь наблюдать.

— Миру необходим ориентир для существования, — продолжил Повелитель. — Сейчас ориентир есть. Он неверен. Он приведет к всеобщей погибели. Но он есть. Не будет его — не будет ничего.

— Я разговаривал со светлыми духами. Они не могли этого не знать, — заметил Ферот, чуть ли не случайно наткнувшись на подходящее воспоминание. — И они помогли мне попасть в ваш тронный зал, чтобы я уничтожил сущность Света!

— Я знаю. Вы говорили. Однако ты не понял их. А они не поняли тебя. Слова и смыслы смертных чужды духам. Их слова и смыслы чужды смертным. Но что-то ты все же услышал. И даже частично верно истолковал. Что весьма необычно.

— Должно быть, мне помог Ахин, — предположил Ферот.

Окружающий епископа свет развеял тени печали, разочарования и боли. Не исчезло лишь осознание — все жертвы напрасны, как свои, так и чужие. И это хуже всего.

— Ахин? — переспросил Повелитель. — Кто такой Ахин?

— Я, наверное, — пожал плечами одержимый.

Владыка склонился над Феротом, по-прежнему пребывая в неизмеримой дали от него.

— Вижу… Да, ты здесь. Темный дух? Нет. Человек? Нет… Ни то, ни другое. Хм… И то, и другое. Единое с атланом. Как странно… Но это многое объясняет. Вот почему в тебе столько пережитых страданий. Вот почему ты смог понять светлых духов… неправильно понять. Вот почему ты услышал мои предостережения.

— Вас услышал именно я, а не он, — напомнил Ахин. — Неужели вы меня не заметили?

— Есть вещи, которые неведомы даже мне. Тайные, сокрытые во Тьме, недосягаемые для Света. Ты — такая вещь. Твое присутствие. И твое участие. Поразительно. И печально. Не великая вера привела Ферота сюда, а твои темные силы и скверный помысел.

— Спасти мир — скверный помысел? — мрачно усмехнулся одержимый. — Может, я и совершал ошибки. Может, я и был жесток. Может, я и безумен. Может, я действительно поддался жажде мести. Но даже когда я лишился всего, я все равно стремился восстановить баланс изначальных сил, чтобы у других появился шанс на то, что потерял я сам. Чтобы у каждого народа было достойное будущее. Чтобы в мире воцарились равенство и справедливость. Чтобы ничья смерть не стала напрасной. Вот мой скверный помысел!

— Его намерения