впечатление о сотрудничестве с нацистами. Он представлял себя как одинокого критика режима, который был потрясен трусостью рабочих, либералов, церковников и ученых. Таким образом, человек, который сплотил Круппа, Тиссена и других немецких промышленников вокруг Адольфа Гитлера и помог сформировать мощную военную экономику Германии, стал одним из всего трех нацистов, оправданных в Нюрнберге. После этого немецкий суд по де-нацификации признал его одним из главных нацистских преступников и приговорил к восьми годам заключения в трудовом лагере, но он подал апелляцию и был освобожден через год. В 1950-х гг. он написал длинную и самовосхваляющую автобиографию, в которой заметно не хватало раскаяния в своей роли в финансировании нацизма. Он умер в 1970 г. в возрасте 93 лет от осложнений после падения.

Начиная с 1943 г. у Тома Ламонта начались проблемы с сердцем, и он перестал регулярно являться в банк. Ближе к концу войны его красивый внук Томас В. Ламонт II погиб на борту подводной лодки Snook в Тихом океане. Сейчас Ламонту уже за семьдесят, и он с ностальгией вспоминает о своем детстве, проведенном в сельском пасторате. Его романтическая натура никогда не ослабевала. В течение всей войны он посылал продовольственные посылки Нэнси Астор, которая даже в свои шестьдесят лет была достаточно энергична, чтобы совершать кульбиты в бомбоубежищах. В 1945 г., после того как она вышла в отставку после двадцатипятилетней работы в парламенте, Ламонт оплатил ее поездку в США в размере 3000 долларов США. Накануне визита он написал ей: "А пока ваши военные заботы в значительной степени устранены, я найду вас, я знаю, выглядящей моложе и прекраснее, чем когда-либо прежде". Затем, забывшись, он добавил: "Как Вы, должно быть, гордитесь тем, что именно Великобритания в 1940 году в одиночку противостояла всему миру варварства и спасла цивилизацию".

Неприятные напоминания о прошлом не давали покоя. В 1944 г. итальянское правительство направило к Ламонту финансовую миссию. Некоторые из старой банды хотели создать Общество Италия-Америка, но Ламонт предложил им немного подождать. Когда в 1945 г. пришло известие о смерти Муссолини, Ламонт сказал, что его "неприличная" манера поведения расстроила его, но в остальном никто не жалеет об этом. В условиях новых антифашистских настроений в послевоенной Италии Ламонт постарался переписать историю. В 1946 г. он заявил графу Джузеппе Вольпи, бывшему министру финансов, что заем Италии в размере 100 млн. долл. в 1926 г. был предоставлен под давлением. При этом он намекнул, что не одобрял этого: "Вряд ли стоит говорить о том, что этот кредит не был ни нашим желанием, ни нашей просьбой. Напротив, он был частью серии операций по послевоенному восстановлению, поощряемых нашим собственным правительством".

К концу войны Ламонт появлялся в банке лишь на короткие промежутки времени каждую неделю. Он продолжал делать грандиозные либеральные жесты, которыми было отмечено его необычное пребывание в банке "23 Wall". На сумму 2 млн. долл. он основал библиотеку для студентов Гарвардского университета - уместно сказать, для правительственных документов - и отправил чек на восстановление Кентерберийского собора, который Норман назвал "слюнявым". Он завершил свою банковскую карьеру пирпонтовским актом благотворительности: в неурожайном 1947 г. фирма не выплачивала бонусы, и Ламонт решил компенсировать это, подарив каждому сотруднику на Рождество подарок в размере 5% от его зарплаты.

У Ламонта было время задуматься о том, что надежда, которая питала его в период между войнами, сделала его восприимчивым к ложной привлекательности умиротворения. Теперь он считал американцев слишком поглощенными материализмом и слишком опекаемыми миром, чтобы готовиться к насилию. В эссе 1945 г. "Дом, где разбиваются сердца Германии" он пытался понять, почему союзники остались глухи к мольбам Черчилля по поводу Гитлера. Он писал:

Дело в том, что англичане и французы, как и мы, американцы, настолько миролюбивы, что им всегда было трудно понять, что по миру ходят бандитские народы, ищущие, кого бы поглотить. Мы все до последнего момента отказывались верить в то, что в мире существуют народы Диллинджеров, вынашивающие планы злых предвестников. . . . Ибо в характере англосаксонских народов есть... та крайняя степень человечности, которая отвращает от жестокости и не приемлет ее".

В этом объяснении упускается большая доля корысти, которая заставила Ламонта держаться сначала за Японию, а затем за Италию.

3 февраля 1948 г. Том Ламонт умер в своем доме в Бока-Гранде, штат Флорида, в возрасте семидесяти семи лет, и Рассел Леффингвелл стал председателем Палаты Морганов. На похороны Ламонта в пресвитерианскую церковь Брик на Парк-авеню пришло так много друзей, что в боковых проходах и на балконе были наспех расставлены складные стулья. В зале присутствовали два ветерана "черного четверга" - Уильям Поттер из Guaranty Trust и Альберт Виггин из Chase. Если на похоронах Джека скорбящие пели "Вперед, солдаты-христиане", то на похоронах Тома отрывки из мильтоновского "Самсона Агониста" читались на фоне блестящих белых цветов.

Состояние Ламонта было настолько огромным, что благотворительные и образовательные завещания составили 9,5 млн. долларов, в том числе 5 млн. долларов Гарварду и 2 млн. долларов Академии Филлипса Эксетера. Через синдикат, управляемый компанией Morgan Stanley, наследник продал принадлежавший ему пакет акций J. P. Morgan на двадцать пять тысяч акций. Это был самый крупный пакет, рыночная стоимость которого оценивалась почти в 6 млн. долл.

Ламонт был человеком с огромными способностями, настоящим Дж. П. Морганом, стоящим за компанией "Дж. П. Морган и компания". Если бы он жил во времена Пирпонта, он мог бы вызвать к жизни сталелитейные заводы или трансконтинентальные железные дороги. Вместо этого, будучи человеком эпохи дипломатии, он стал архитектором огромных государственных займов 1920-х годов. Когда в 1930-х годах они были просрочены, ему пришлось посвятить свое время бесплодным спасательным операциям, а его дары были растрачены в общей кутерьме. При всем своем могуществе в ретроспективе он кажется крошечной фигуркой, покачивающейся на вершине гигантской приливной волны. Его история - это отрезвляющий рассказ о человеческих ограничениях.

В некрологе, опубликованном на первой полосе газеты "Таймс", говорится, что движущей силой жизни Ламонта "был неустанный поиск хорошей, полной и благодатной жизни". Действительно, можно восхищаться его стремлением жить красивой, округлой жизнью и привнести поэзию в строгий мир банковского дела. Он придал литературный лоск и интеллектуальное богатство Дому Морганов, расширив представление о том, что значит быть банкиром. Он был человеком, который решал масштабные проблемы современности, видел стратегическое значение своих действий и выходил за рамки провинциальной заботы о прибыли. Его видение банковского дела было удивительно широким.

При этом он прибегал к моральным уловкам и политическим компромиссам.