И Дерби знал такое направление мыслей Солсбери.

«Только не затягивайте создавшееся положение, — настойчиво повторял он Шувалову, — и приступайте как можно скорее к переговорам»[1315]. Не исключено, что таким советом отставной госсекретарь хотел донести до российского посла очевидное для себя понимание: затяжка с переговорами обернется против русских еще и потому, что усилит направленные против них англо-турецкие контакты.

В конце своего донесения Шувалов назвал «суждения лорда Дерби слишком оптимистичными». По мнению посла, «небольшое изменение границ Болгарии или морская стоянка… в Митилене» не могли «разрешить… и исчерпать» англо-русские противоречия. «Прямые переговоры не будут носить успокаивающего характера, — утверждал Шувалов, — …и приведут к нужному результату только в том случае, если соглашение между Веной и Петербургом отнимет у Англии всякую надежду на сотрудничество с Австрией»[1316].

Шувалов был прав, оценивая влияния соглашений с Веной на русско-английские противоречия. Однако он ошибся в другом. Пройдет совсем немного времени, и не кто иной, как граф Петр Андреевич, фактом «:прямых переговоров» с Солсбери опровергнет свою же оценку их бесполезности и тем самым подтвердит верность совета Дерби. Можно даже утверждать, что и Бисмарк, и Андраши, и Дерби, каждый в интересах своей страны и с разной степенью откровенности, но склоняли российское правительство не витать в облаках славянолюбия, а непосредственно договариваться — торговаться.

7 (19) апреля Шувалов послал в Петербург донесение о том, что Солсбери признает конец господства султана на Балканах и озабочен лишь сохранением его азиатских владений. На следующий день посол проинформировал Петербург: почти одновременно Солсбери и Дизраэли высказали ему свою готовность к предварительным переговорам. «Дискуссия, если она начнется вшестером, — говорил госсекретарь, имея в виду предстоящий конгресс, — не разрешит наших трудностей». Премьер же заявил послу, что считает настоящий момент подходящим для мирного решения»[1317].

Вот только начинать прямые переговоры с Лондоном, как и с Веной, надо было намного раньше. Ничто не мешало начать их одновременно и вести параллельно, совместив с новым военным натиском на Турцию и захватом как минимум Босфора. Тогда и английская база в Мраморном море или за его пределами была бы именно предметом англо-российского торга: вы нам — берега Босфора, мы вам — «добро» на военно-морскую базу. Но все это имело шансы на осуществление только в перспективе «окончательного решения Восточного вопроса», на что в Петербурге не осмелились, предпочтя торговаться по поводу новых границ на Балканах.

Сделав неверную ставку, Россия проиграла, а вот Англия выиграла. И базу в конечном счете получила, да какую — Кипр! Только не в результате торга с Россией, а как приз за умелую игру и давление на Порту, поверженную руками России. Что тут скажешь — браво!

С. С. Татищев отмечал «решимость» кабинета Биконсфилда «прибегнуть к оружию». Однако еще в советской историографии Т. Н. Реутов и О. Б. Шпаро (с ними был солидарен Л. С. Чернов) доказали, что Англия готовилась не столько к войне с Россией, сколько к «захватам за счет ослабленной Турции»[1318]. Даже после заключенного в Сан-Стефано мира официальный Лондон более всего опасался сценария, по которому Петербург все же предпримет новый, более решительный натиск на Порту. Материалы «Таймс» февраля — марта 1878 г. довольно наглядно это иллюстрируют. Биконсфилд стремился, чтобы при любом развитии событий не были задеты британские интересы в регионе, и военной активностью надеялся сдержать Россию и отвлечь ее от планомерных британских шагов по захвату лакомых кусков Оттоманской империи. А вот «в правительственных сферах России, — как справедливо заметил Чернов, — истинные намерения Англии разгаданы не были»[1319]. Поэтому-то «кит» и смог остановить «медведя».

Какое-то Зазеркалье… Кто-то воюет, а кто-то жар загребает — так рассуждали многие, но только часто забывали добавить, что подобное стало возможным по вине самих же российских правителей и по причине, которую позднее весьма точно определил выдающийся английский историк Г. Б. Лиддел-Гарт, — «необычной смеси самомнения и идеализма, руководившей политикой России»[1320]. Но в эту «смесь» можно смело набросать и другие «ингредиенты», прежде всего нерешительность и слабую организованность.

Вместо того чтобы смело пользоваться благоприятными возможностями, идти вперед, занимать высоты Константинополя и форты Босфора, одновременно начав торг с Веной и Лондоном, петербургские политики увязли в балканском размежевании. В европейских столицах недоумевали: что же такое Россия потеряла на Балканах, чтобы из-за кусков тамошних территорий жертвовать собственными вожделенными целями — Константинополем и черноморскими проливами.

В итоге эти самые «куски» не поделили с Австро-Венгрией. Продолжали бессмысленно раздражать германского канцлера, упорно склоняя его на свою сторону в споре с Веной, и при этом действительно поверили, что Англия собирается воевать. Оцепенели в нерешительности у стен Царьграда, опасаясь новой войны, однако набрались смелости отказать Англии в ее требованиях по Болгарии. «Блестящая» внешняя политика Александра II и канцлера Горчакова… Но это была не политика, это был позор.

Ну, а как на этом фоне обстояли дела в самой горячей точке — в зоне Константинополя и проливов. 18 февраля (2 марта) 1878 г. «Таймс» писала:

Логика просто дивная: завоевания России — это не обеспечение ее интересов, а доказательство «деспотического характера» ее правительства, умеренность же — залог избавления от этого качества. А вот завоевания Англии, новый этап которых не заставил себя долго ждать, это что? Обеспечение интересов империи или доказательство «деспотического характера» правительства ее величества? Ответ автора из «Таймс», думается, был бы очевиден.