Подобно тому как угроза английских броненосцев подтолкнула Петербург к новому раунду переговоров с Веной, так начало марта 1878 г. было отмечено новым, хотя и запоздалым, приливом решимости Александра II овладеть Босфором.

В конце февраля общий градус напряженности повысила история с началом эвакуации русской армии. Вскоре после переезда главной квартиры в Сан-Стефано Николай Николаевич изложил Реуфу-паше свое намерение начать отправку части войск через Беюк-Дере на побережье Босфора. Вначале турки не выразили особых возражений, а их военный министр «изъявил даже свое согласие на это»[1322]. 28 февраля (12 марта) Александр II разрешил приступить к отправке в Россию гвардии с середины марта. Однако заверения великого князя, что его войска, «не останавливаясь на Босфоре, будут немедленно садиться на суда», на турок не подействовали, и 6 (18) марта они решительно отказали в посадке у Беюк-Дере, предлагая взамен порты Мраморного моря. При этом турки подчеркивали, что действуют под нажимом англичан, которые заявили правительству султана, что если русские войска приблизятся к Беюк-Дере — британские броненосцы войдут в Босфор.

Извещая об этом императора, главнокомандующий отметил, что «…занятие Босфора мирным путем будет невозможно… и на содействие турок, в случае разрыва с Англией, рассчитывать положительно нельзя», приближение же к Босфору «повлечет неминуемо к разрыву с Англией». В изложении великого князя получался какой-то заколдованный круг.

До подписания Сан-Стефанского договора нерешительность императора и главнокомандующего заставляла российскую политику плестись в хвосте событий и лишала их возможности играть на опережение. Подписав же мирный договор, Петербург окончательно связал себе руки и, по сути, обрек армию на логику поражения: не опережающий захват Босфора для завоевания более крепких позиций в конфликте с Англией, а только подготовка к занятию пролива в случае агрессивных действий англичан. Время, таким образом, стало стремительно работать против русских.

В тот же день, 6 (18) марта, великий князь подробно изложил свои взгляды в письме императору:

Предложение об эвакуации части русской армии из Беюк-Дере являлось со стороны Николая Николаевича последней попыткой овладеть берегами Босфора, не разбивая оков Сан-Стефанского договора. Но истинные намерения русского главнокомандующего турки поняли правильно и выставили на позициях перед Беюк-Дере воинские части с артиллерией[1324]. Кстати, в Англии тоже раскусили эту незамысловатую уловку и еще более встревожились. Дело в том, что менее чем в шести километрах от Беюк-Дере располагалась бухта, на север от которой находился один из самых узких участков пролива Босфор. На европейском берегу его прикрывали форты Тели и Румели Кавак, а на азиатском — Маджар и Анатоли Кавак. Расстояние между ними было около километра, сама же бухта в ширину была около трех километров.

Форты азиатского берега были оснащены крупповскими орудиями «калибра 15 и 24 см в барбетных установках», в отличие от Дарданелл, где такими орудиями были оснащены форты обоих берегов пролива. В целом вооружения фортов представляли собой грозную силу. Собственно говоря, севернее бухты Беюк-Дере и начинались укрепления Босфора, прикрывавшие северный вход в пролив. Как писал корреспондент «Таймс», «если русские окажутся в Беюк-Дере, то уже ничто не помешает им занять форты на европейском берегу и переправиться на другой берег на лодках и шаландах, заготовленных в Беюк-Дере»[1325]. Ну, а в этом случае лучшего места для установки мин в проливе было просто не найти. Таким образом, русские мины в Босфоре плюс орудия турецких фортов в руках русских канониров явились бы надежной гарантией от проникновения английских броненосцев в Черное море.

Однако попытка великого князя не удалась, а в возможность занять Босфор военным путем он в начале марта 1878 г. уже не верил.

В это время на ежедневных совещаниях у императора вопрос об отношениях с Англией был в центре внимания его участников[1326]. Заявления и действия лондонского кабинета расценивались как провокационные и ведущие исключительно к войне. «Государь и канцлер, — записал в своем дневнике 6 (18) марта Милютин, — потеряли уже надежду на мирный исход дела…»[1327]. «…Англия ищет только предлога, чтобы объявить нам войну», — утверждал в тот же день Александр II в письме к Николаю Николаевичу[1328]. Это полностью соответствовало настроениям и самого главнокомандующего, который отвечал императору, что англичане «запугали… бедных турок страшно» и ищут «предлог, чтобы объявить нам войну»[1329]. А получив первые известия об отставке Дерби и призыве резервистов, Александр II, по словам Милютина, увидел в этом уже «необходимость разрыва с Англией»[1330].

Обстановка была очень напряженной и нервной. Горчаков повторял «свою обычную фразу, что он умывает себе руки, так как уже полтора года не следуют его советам и мнениям», явно намекая, что происходящее — это теперь не его проблема, и ее пусть расхлебывают военные. Поведение канцлера раздражало императора, он злился, и, по словам Милютина, дело доходило до «горячих схваток» между ними, но всякий раз «спор кончался ничем»[1331]. На последнее военный министр указывал не раз, что дает основания представить царившую в Зимнем дворце атмосферу неопределенности, сомнений и нерешительности.