неописуемой бескрайности и необозримости этого бесконечного бытия у меня невыносимо закружилась голова. Я, наблюдатель, будто затерялся в сером тумане, где бесприютные призраки всех давно ушедших времен проплывали из забытья в забвение.

Стены Ниневии, колоннады и башни безымянных городов вырастали предо мною и рассыпались в прах. Я видел заросшие пышной растительностью равнины там, где сейчас лежит пустыня Гоби. Затерянные под морскими волнами столицы Атлантиды являли себя миру в неугасимой славе. Я всматривался в буйные и туманные картины первых континентов Земли. Я мимолетно вновь пережил появление первых людей на Земле – и понял, что тайна, которую я хотел узнать, еще древнее, чем все, что я уже видел.

Мои видения постепенно растворились в черной пустоте – и все же, казалось, в этой пустоте я продолжал существовать неизмеримые эпохи, подобно слепому атому в пространстве между мирами. Вокруг меня царили тьма и покой ночи, что предшествовала сотворению мира. Безмолвно, как во сне без сновидений, время текло вспять…

Внезапно вспыхнул яркий свет, заполнивший все вокруг. Я обнаружил, что стою в жарком сиянии дня среди царственно возвышающихся цветов в густом роскошном саду, а из-за увитой лианами ограды доносится неясное ворчание большого города под названием Калуд. Надо мною в зените висели четыре маленьких солнца, освещавших планету Хестан. Насекомые, напоминающие цветом драгоценные камни, порхали вокруг, бесстрашно садясь на богатые, расшитые астрономическими символами золотисто-черные одежды, в которые я был облачен. Рядом со мной стояло сооружение в форме циферблата из разноцветного агата с высеченными на нем такими же символами – алтарь ужасного и всемогущего бога времени Афоргомона, коего я был жрецом.

У меня не осталось ни малейших воспоминаний о себе как о Джоне Милуорпе, а длинной пышной процессии моих земных жизней словно никогда не существовало – либо не существовало еще. Печаль и опустошенность душили мое сердце, подобно пеплу, заполняющему погребальную урну, и все оттенки ароматов благоухающего сада доносили до меня лишь горький смрад смерти. Сумрачно созерцая алтарь, я пробормотал богохульство в адрес Афоргомона, который, следуя своей неумолимой воле, забрал мою любимую, оставив меня в моем горе безутешным. Отдельно я проклял знаки на алтаре: звезды, планеты, солнца и луны, отмерявшие и воплощавшие ход времени. Белторис, моя невеста, умерла в конце прошлой осени, и я вдвойне проклял звезды и планеты, руководившие этим несчастным временем года.

Заметив тень, упавшую на алтарь рядом с моей, я понял, что на мой зов явился темный маг и колдун Атмокс. С опаской, но не без надежды я повернулся к нему, первым делом отметив, что он держит под мышкой тяжелый, зловещего вида том в переплете из черной стали и с адамантовыми запорами. Удостоверившись в этом, я поднял взгляд к его лицу, лишь немногим менее мрачному и отталкивающему, чем книга в его руках.

– Приветствую тебя, о Каласпа, – хрипло проговорил он. – Я пришел вопреки своей воле и желанию. Знание, которого ты требуешь, содержится в этом томе, и, поскольку ты в свое время спас меня от гнева жрецов бога времени, я не могу не поделиться им с тобой. Но тебе следует понять, что даже я, кто произносил устрашающие имена и вызывал запретные сущности, никогда не осмелюсь содействовать тебе в этом заклинании. Я с радостью помог бы тебе пообщаться с тенью Белторис или оживить ее все еще нетленное тело и поднять его из могилы. Но то, чего хочешь ты, – совсем иное дело. Ты сам должен совершить предписанный ритуал и произнести необходимые слова, ибо последствия будут куда ужаснее, чем ты полагаешь.

– Меня не заботят последствия, – горячо ответил я, – лишь бы удалось вернуть те потерянные навсегда часы, что я делил с Белторис! Думаешь, я удовлетворюсь ее тенью, что призраком бредет из страны мертвых? Смог бы меня порадовать прекрасный прах, потревоженный дыханием некромантии, поднятый из могилы, без разума и души? Нет, Белторис, которую я намерен призвать, – та, на кого еще не успела пасть тень смерти!

Мне показалось, будто Атмокс, мастер сомнительных искусств и вассал подозрительных сил, попятился и побледнел, услышав мои страстные слова.

– Не забывай, – сказал он с угрожающей суровостью, – что ты готовишься нарушить священную логику времени, совершив святотатство в отношении Афоргомона, бога мгновений и эпох. Более того, ты мало чего добьешься, ибо не сможешь вернуть дни своей любви в полной мере, но только лишь единственный час, с невероятной жестокостью вырванный из естественного потока времени… Умоляю тебя, воздержись, удовлетворившись меньшим колдовством.

– Дай мне книгу, – потребовал я. – Мое служение Афоргомону больше ничего не значит. Почтительно и преданно поклонялся я богу времени, свершая в его честь освященные вечностью ритуалы, и за все это бог предал меня.

И тогда посреди пышного сада, средь высоко взобравшихся лоз, под четырьмя солнцами Атмокс отомкнул адамантовые запоры тома в стальном переплете и, раскрыв его на нужной странице, с неохотой вложил мне в руки. Эта страница, как и все соседние, изготовленная из какого-то нечистого пергамента с пятнами и прожилками плесени, почернела по краям от древности, но неугасимым пламенем на ней сияли ужасающие символы давно ушедших эпох, написанные яркими чернилами, что светились подобно свежепролитой крови демонов. В безумии своем я склонился над страницей, перечитывая ее раз за разом, пока от слепящих огненных рун не закружилась голова. Закрыв глаза, я по-прежнему четко видел в красноватой тьме их очертания, что извивались, будто адские черви.

Глухо, точно звук далекого колокола, до меня донесся голос Атмокса:

– Теперь, о Каласпа, ты знаешь непроизносимое имя того единственного, кто сможет помочь тебе вернуть ушедшие навсегда часы. Ты знаешь заклинание, что пробудит скрытую силу, и тебе известно, какая жертва потребуется, дабы ее умилостивить. Твердо ли еще твое решение и крепок ли дух твой, как и прежде?

Имя, которое я прочел в колдовском томе, принадлежало могущественному противнику Афоргомона, владыке космических сил, заклинания и необходимые жертвы которому требовали грязной и нечестивой демонолатрии. И все же я, полный решимости, не колеблясь дал утвердительный ответ на суровый вопрос Атмокса.

Поняв, что я не откажусь от задуманного, он склонил голову, более не пытаясь меня отговорить. А затем, как и было сказано в книге с огненными рунами, я обесчестил алтарь Афоргомона, запятнав часть главных символов пылью и слюной. Под молчаливым взглядом Атмокса я остроконечным гномоном солнечных часов нанес себе глубокую рану в правую руку и, роняя капли крови на изображения планет, высеченные на агатовой поверхности алтаря, совершил нечестивое жертвоприношение, после чего произнес вслух омерзительное заклинание во имя Затаившегося Хаоса,