был большой резон. В досужее от крестьянских работ время рыболовы-любители с большим успехом на заготовленного впрок метелка ловили рыбу удочками с берега и перемётами с лодок до самой глухой осени. Рыболовы, а в особенности мальчишки-подростки, во время «вывалка» метелка собирали его прямо с сухой земли руками в пригоршни или черпали из воды сачками и набивали им ящики, ведра, корзины. Сделать запасы можно было в одну только ночь — когда крупный метелок вылетал на брачные игрища и почти тут же умирал. Кто пропускал ту волшебную ночь, тот оставался без запаса отличной рыболовной наживки.

Собранный метелок раскладывали на подстилках и сушили на солнышке. Когда приходил черед брать метелка для рыбалки, его клали в воду, и он размокал. На крючках рыболовных снастей такая нажива держалась неплохо. Метелок был чудесным насекомым — рыба лакомилась от души, как богачи стерлядкой. После вылета крупного метелка много ночей подряд, вплоть до августа, «валился» мелкий метелок, которым, впрочем, рыба кормилась тоже превосходно.

А как вела себя рыба в те дни, когда «валился» метелок! Лишь только над рекой появлялись первые летающие метелки, прочерчивающие своими длинными хвостами полоски на поверхности воды, как сразу же над ночной водой реки были слышны шлепки-удары рыбьих тел. Мотыльки-подёнки, как будто специально, для поддразнивания рыбы, не стремились в высоту, а порхали над самой водой. Рыба, в попытках схватить мотыльков, неистово взмуливала воду то тут, то там, смело появляясь даже возле самого берега, оставляя у заплесков водовороты с поднятой мутью песка. Крупные язи выбрасывались из воды и в воздухе хватали летающих мотыльков. Аршинные голавли плюхались в воду с таким шумом, как будто в нее бросали увесистые камни. Лещи косяками выходили со дна реки и, чмокая мясистыми ртами, с жадностью заглатывали упавших на поверхность воды метелков. Косари, стараясь схватить мотыльков в воздухе, превращались прямо-таки в летающих рыб, они показывали свои серебристые тела, похожие на сабли, и их острые брюхи расчерчивали поверхность воды зигзагами. В ночь вылета метелка вся рыба приходила в движение, демонстрируя охотничье возбуждение. Во всяких широких ли, узких ли плёсах от рыбьих всплесков поверхность воды превращалась в мулящееся месиво. Шипение летающих мотыльков сливалось с плесками рыб — и те, и другие создавали невообразимую толчею, наполненную особой природной музыкой.

Жители поймы не знали тогда о сетях-жабровках, которыми теперь ловят рыбу разбойные браконьеры. Тогда редко у кого были лишь трёхстенные ботальные мережи саженей по пять-шесть в длину: ими вразбродку с плота или с лодки перегораживали небольшие заводи. Чтобы в ту мережу попалась рыба, её надо было ботать шестом с деревянной набалдашиной на конце — выгонять рыбу из укрытий. В ботальные мережи тогда попадалась всякая рыба. А если бы в то время пустить по течению воды плавом современную сеть-жабровку, то рыбы сразу набилось бы в сеть столько, что навряд ли она бы выдержала.

После ночной «вывалки» метелка, взяв пару предметов, свежей метелковой наживки да малость чего-нибудь поесть, мы с братом Сергеем поутру отправлялись удить рыбу. Удили весь день. Во времена существования поймы никто из жителей тех мест не знал капроновых лесок. Наши перемёты тогда были сделаны из пенькового либо из льняного шнура, свитого вручную. Толщина перемётного шнура была толще спички. Мы называли её кабалкой. К ней привязывали аршинные дедельки, свитые из конского волоса в десять-двенадцать волосин, а к ним — крючки. И вот на такую грубейшую снасть клевала рыба. Да ещё как! Бывало, когда поднимали перемёт, то через несколько перехватов перемётной кабалки из пучины воды к лодке, как медная сковорода, боком выплывал лещ, которого еле-еле подчерпывали вересовым подсачком. Лещ был величиной с добрую мужицкую охапку. На перемёты часто попадались разбойники-голавли. Они выделывали такие выкрутасы, так рвались, что кабалку трудно было удержать в руках. Другой раз, когда выбираешь её из воды в лодку, она с шипением скользит промеж пальцев до тех пор, пока в руку не вопьётся какой-нибудь перемётный крючок. Заорёшь, бывало, от этого дурным голосом, бросишь перемёт, — и голавль уходит под лодку, в глубину воды, натянув при этом перемётную кабалку до отказа и оборвав волосяной деделек. Убегал вместе с крючком. В дни после вылета метелка перемётами и удочками налавливали помногу всякой рыбы. У нее два-три дня был такой жор, что она клевала и днем, и ночью в любом месте реки.

Молого-шекснинские жители ничего не знали об отвесном блеснении рыбы, об оснащении удочек разными кивками, мормышками. Наша удочка была проста в изготовлении, она пришла к нам из далёкого прошлого. Поплавочная и донная удочка — вот основной любительский инструмент. Так ловили рыбу и седовласые старики, и чумазые мальчишки всех пореченских деревень.

Жерехи

В реках нашей округи обитало много крупных жерехов, нередко они вырастали до двадцати, а то и больше фунтов. Эта сильная и быстроходная рыба в летнее время часто разбойничала у заплесков берегов, на песчаных перекатах и в тихих заводях. Интересно было наблюдать, как жерехи охотились за мелкой рыбёшкой, особенно за верховкой-уклейкой, которой они отдавали свое предпочтение.

В тихое летнее утро выйдешь, бывало, на крутой берег реки, встанешь у края обрыва и залюбуешься светлотой песчаных откосов возле самой воды, частым кустарником ивняка на противоположном берегу, пологими ложбинками, заросшими густой зеленью разнотравья. Расслабляющая нега подступающего дня вселяла душевный покой, манила взор к сине-зелёным далям.

И вдруг невдалеке под крутояром послышится шипение, похожее на звук отпущенного в воду куска раскалённого металла. «Шшш-и, шшш-и…» — доносится от берегов заплеска. Это рыбная мелочь собралась у речного берега в плотную стайку и шарахается по поверхности воды из стороны в сторону от какой-то большой хищной рыбы. Внимательно присмотревшись к тому месту, увидишь, как из глубины реки к берегу медленно выходит огромная рыбина. Её темный двухклинчатый хвост словно бы нехотя виляет из стороны в сторону, а тело плавно идет вперед, как будто замедляет ход торпеда. Это разбойник-жерех выходит на промысел глубины к мелководью.

Он медленно шёл вдоль берега, плавно виляя широченным хвостом и словно бы не обращая внимания на сгрудившихся вблизи от него мелких рыбок. Чуя неладное, стайки