носом из стороны в сторону. Улыбка деда, спрятанная в седоватой бороде и в пожелтевших от табачных самокруток усах, выражала душевную ласку ко мне и довольство красотой приволья.

В тишине июльского утра стояла благодать. Чистое небо, позолоченное красками восхода, — а вокруг озёрная гладь, с пышной растительностью по берегам. Понемногу просыпались все жители озера. Свой утренний концерт скрипучими голосами заводили лягушки-болотницы — сначала поодиночке, а потом всё большим и большим хором. В стороне слышалось негромкое кряканье уток. Крупные кулики, похожие на кряковых селезней, вылетали из прибрежной травы и, поводя красными носами, надрывно орали: кулик-кулик-кулик!..

Дед спешил с утра пораньше поднять поставленные с вечера кужи и одровицы. Он не раз говорил: «В снасти рыбы не накопишь, а придёт день, так и вовсе выгонит её оттуда».

Не доезжая до иной кужи нескольких саженей, дед точно указывал мне, в какой куже много карасей. Об этом он узнавал издали по шевелящимся кужиным кольям, воткнутым в землю. Караси издали чувствовали приближение нашей осиновки и вели себя в ловушке беспокойно, суматошились в ней. Случалось, дедушка еле выволакивал переполненные добычей кужи или одровицу из воды, тогда он просил меня подсобить ему. Набившиеся в кужу десятки карасей трепескались в ней, как плотный дождевой ливень бьётся о свою же воду, выливаясь из грозовой тучи. Иногда в кужи и одровицы попадались утки-нырки. А один раз дед принёс домой даже выдру — она попалась в кужу заодно с карасями.

Карасей из ловушки дедушка выбирал, уже подъехав к берегу. Там он перекладывал рыбу в корзинку и относил её к двум кузовам-садкам, сплетённым из прутьев. Садки у деда были утоплены камнями в воду под густой ивой у берега. В тех садках карасей бывало сотнями. В большой садок дедушка опускал крупных карасей, в садок поменьше — мелких. Кужи и одровицы были у деда крупноячеистые, поэтому караси меньше трёх вершков в длину в них не попадались. Подняв из озера все карасёвые снасти и неторопливо управившись с рыбой, дед выходил на лесную полянку у озера и развешивал кужи и одровицы сушить.

За семнадцать лет своей жизни на Ножевском хуторе я ни разу не слышал от дедушки Фёдора, чтобы он пожаловался, что его снасти кто-то из посторонних поднял, выбрал из них рыбу и, побросав ловушки, ушёл. Никто и никогда не трогал у деда не только рыболовных снастей, но даже его превосходное осиновое судёнышко. Где оставлял он безо всякого запора свою осиновку на озере, там она всегда и стояла, ждала только его. В Подъягодном озере, кроме моего деда, ловили карасей ещё несколько человек, поблизости от озера находились четыре деревни и большое село Борисоглеб, народу вокруг озера было много. И все жители поймы были честными, добросовестными людьми, воспитанными на познании меры человеческого труда.

После каждого выезда на рыбалку дед уносил карасей помельче домой — своей старухе-жене, моей бабке Марье. А та сушила их на поду в печи, перед тем разложив на прямую ржаную солому. Зимой бабка Марья с теми сушёными карасями, бывало, варила такой суп, что когда съешь блюдо того супа, то хотелось просить: «Бабуля, положь ещё».

Когда я ездил с дедом на рыбалку, он отдавал мне карасей по целой торбе, и я с радостью приносил их домой. Часто сажал карасей в кадку с водой, что стояла у нас на мосточке возле самой избы. Крупных карасей дедушка нередко приносил живьём на хутор и продавал там за копейки сгонщикам, которые гнали лес по Мологе, или косцам, приехавшим на пойму на сенокос.

Караси Молого-Шекснинской поймы были лишены неприятного болотного запаха, что нередко ощущается в карасях других водоёмов. Желтовато-белое, чуть сладковатое на вкус мясо всегда вновь и вновь манило тех, кто хоть единожды его пробовал. А отсутствие болотного запаха объяснялось просто — ведь все озёра и болота поймы ежегодно прополаскивались весенними паводковыми водами, в них не создавалось многолетнего застоя и гниения воды.

Отменной была поджарка из карасей. Лежит, бывало, на сковороде поджаренный карасище шириной около двух мужицких ладоней, а из его распоротого брюха, как праздничный бант, выглядывает оранжевая крупнозернистая икра, которую не оберёшь в пригоршни. Одним тем карасём да его икрой мог до отвала наесться крепкий мужик-пильщик.

Линевых карасей в озёрах поймы было меньше, чем чешуйчатых золотистых. Потому-то лини водились не в каждом озере.

Но там, где бывали, часто попадались в кужи и одровицы вместе со своими собратьями — золотистыми карасями. Линевые караси были здоровы: рыба-поросёнок. По форме они уже золотистого карася и по цвету — темнее. Линь гладкий и скользкий, у него на теле не было ни единой чешуйки. При употреблении в пищу с линевого карася кожицу никогда не снимали, такой она была вкусной. Мясо на вкус и по цвету было почти такое же, как и у карасей-золотняков.

Пойменских карасей с удовольствием ели и нищие, и родовая знать. Мой дедушка по отцу Никанор как-то рассказывал, что до революции, когда в село Борисоглеб летом приезжал жить граф Мусин-Пушкин — там у него было своё мологское имение, то слуги его приходили в деревню Новинка-Скородумово (в ней тогда жил мой дедушка) и заказывали мужикам-карасятникам наловить для графской кухни карасей, да покрупнее. Видимо, у графа губа была не дура, а язык не лопата, раз он любил отведать пойменских карасей.

Продолжительность ловли карасей в озёрах поймы была не больше двух-трёх недель, в жаркое время лета. Карась — рыба теплолюбивая, в другие времена года она малоподвижна, поймать её тогда трудно, разве что бреднем.

Нерестились караси в одних и тех же местах. Хорошо помню, как в Подъягодном озере в одном мелководном заливе, заросшем травой, караси собирались в конце июня на нерест в большущий сплошной косяк, собирались, наверное, со всего озера. Нерестились они в тихие солнечные дни, когда ветра совсем не было. В такие дни вода в заливе озера шевелилась под натиском тупорылых ленивцев, дрожала и даже качалась, сотни карасей то и дело высовывались из воды.

Дедушка Фёдор специально выслеживал нерестовые дни. Он определял их по поведению лягушек в озере, а