и, например, популярная аптека на Никольской называется «Аптека общества бывших сотрудников Феррейна». Потом исчезнет и этот фиговый листок, но еще долго москвичи будут называть аптеку именем Феррейна, от которого осталось только одно это имя…» [Гладков, Поздние вечера, 23]. Лейбедев, Пьятница — каламбурные фамилии евреев-нэпманов [см. ЗТ 15//12]. Лебедев, Воробьев и Соловьев принадлежали к числу распространенных еврейских фамилий.

«Там бубна звон» — слова припева из романса «Все сметено могучим ураганом» [см. ДС34//7].

5//10

Он вынул из стола заранее очищенную сырую репку и, чинно глядя вперед себя, съел ее. — Эта черта Корейко (а также Портищева в «Новой Шахерезаде», см. ЗТ 4//5) взята у Гудковского редактора И. С. Овчинникова, который, «завтракая излюбленной своей репой или морковью, напрасно пытался унять своих подопечных» [А. Эрлих, Начало пути // Воспоминания об Ильфе и Петрове]. «Работники четвертой полосы — Овчинников со своей репкой…», — вспоминает Б. Петров, удивляясь, как «скучный Овчинников» уживался со своими веселыми молодыми сотрудниками [Мой друг Ильф]. Здоровые привычки, однако, помогли «скучному Овчинникову», начавшему работать еще до революции, намного пережить своих блестящих сотрудников и оставить о них воспоминания [см. в кн.: Воспоминания о Ю. Олеше].

6. Антилопа-Гну

6//1

Все в Автодор! — Автодор (Общество содействия развитию автомобильного транспорта, тракторного и дорожного дела) существовал в 1927–1935. Организовывал агиткампании и работы по улучшению и прокладке дорог, лотереи и диспуты («Автомобиль или телега?»), авто- и мотопробеги. Его название было одним из символов современности и прогресса: по словам М. Кольцова, в СССР каждый ребенок «знает, что такое режим экономии, Чемберлен, ячейка, Октябрины, пинг-понг, учком, Шанхай, викторина, Автодор, культшефство, баскетбол».

Средства информации призывают население помогать Автодору и вступать в его ряды. В честь Автодора слагаются стихи и песни. Демьян Бедный рисует согнувшегося в три погибели мужика в лаптях, мимо которого проносится стосильно-моторный / автомобиль автодорный с хорошенькой комсомолкой за рулем. Поэт бросает деревне клич: Ех вы села, деревушки, / Избы черные, / Запузырю вам частушки / Автодорные! В. Маяковский, соблазняя читателя образами автомобильной цивилизации, агитирует за участие в лотерее Автодоровой [ср. ДС 24]. Н. Асеев славит «автомобильного мессию» упругими строфами: Пусть там, где лишь филин ухал /во мгле трясины, / шуршит хорошо и сухо / прокат резины. // Пусть каждому станет дорог, / как голос близкий, / гудок и знакомый шорох / сквозь пыль и брызги. // Чтоб нам бы не тише ехать / вдаль, без задора, / пусть всюду звучит, как эхо, / зов Автодора! [Кольцов, Сановник с бородой, Избр. произведения, т. 1; Пр 05.04.29; Маяковский, Рассказ одного об одной мечте; Асеев, Дорога, МГ 02.1929].

6//2

Железный конь идет на смену крестьянской лошадке. — Метафора «железный конь» столь же стара, как железные дороги и поезда. Она подробно развита в «Уолдене» Генри Д. Торо (1854): «Я слышу, как раскатывается по горам громоподобный храп железного коня, сотрясающего землю копытами, изрыгающего из ноздрей огонь и дым», — так описывает он локомотив, проносящийся через сельскую местность [глава «Звуки»].

Выражение «стальной конь» повторяется в советское время в бесчисленных стихах, песнях, агитброшюрах, плакатах, фильмах, в названиях колхозов и совхозов. «Стальной конь» (автомобиль, трактор, поезд, самолет…) vs. «крестьянская лошадь» — одна из наиболее затертых антитез в агитпропе, бытовавшая в трех версиях: «физическая конфронтация машины и лошади», «историческая смена лошади машиной» и «риторическое сравнение машины и лошади».

Первая версия прямо отражала реальность российских дорог 20-х гг., на которых крестьянский скот еще чувствовал себя спокойно и не спешил уступать дорогу транспорту:

«Признаюсь вам откровенно, — пишет американский автомобилист, проехавший по СССР летом 1929, — что едва ли не наибольшим бременем на моей совести являются те мириады лошадей, которых я напугал своей машиной. Еще и сейчас, в номере московского «Гранд Отеля», встают передо мной видения: лошади и телеги, резко сворачивающие с дороги на поле, и их возницы, сжимающие вожжи с мрачной решимостью стоять насмерть; лошади, вместе со своим грузом и хозяином низвергающиеся вниз с крутой придорожной насыпи; лошади, встающие на дыбы и пятящиеся в ров, будто перед лицом какого-то ужасного рока; лошади, улепетывающие через поля вместе с прицепленными к ним плугами и боронами; лошади, крутым поворотом опрокидывающие возы с сеном, камнем или зерном; лошади, дрожащие всем телом, которым возница прикрывает глаза тулупом, одеялом или рукой» [Counts, A Ford Crosses Soviet Russia].

Две первые версии, «конфронтация» и «смена», сочетаются в есенинском образе рыжего жеребенка, скачущего за поездом: Милый, милый, смешной дуралей, / Ну куда он, куда он гонится? / Неужель он не знает, что живых коней / Победила стальная конница? [Сорокоуст]. Их же находим в стихотворении Г. Гейне «Лошадь и осел» (1853), где трогательный («белый и длинношеий») мерин смотрит на проносящийся мимо фермы поезд и предвидит свое вытеснение машиной. В «Уолдене» Торо сопоставления поезда с лошадью нет, но тема отмирания под воздействием железной дороги некоторых элементов старого пастушеского хозяйства (как, например, профессии скотогонов) уже намечена.

Сравнительные достоинства конного экипажа и автомобиля были популярной темой обсуждений у европейцев начала XX столетия. Как о том свидетельствует специальная главка эпопеи Жюля Ромэна «Люди доброй воли», конь и автомобиль в разговорах обывателей сравнивались со всех сторон: утилитарной (поломки автомобиля и вывихи ног лошади; несчастные случаи при том и другом видах передвижения; когда и где хороша и нужна быстрота, и т. п.), эстетической (машина как «карета, у которой чего-то недостает спереди»; что из двух больше портит воздух, и т. п.), гуманитарной (извечное противопоставление «жизни» бездушной машине), сентиментальной (ассоциации конной езды с детством и ancien regime) и др. [кн. 3: Детская любовь, гл. 12].

В советской риторике 20-х гг. встречаются примеры всех трех разновидностей.

Конфронтация коня и трактора: «Останавливаются, как вкопанные, пугливые деревенские лошаденки. Они расширенными от ужаса глазами всматриваются в надвигающееся им навстречу невиданное чудовище и вдруг со всех ног кидаются в канаву» [А. Гарри, Дорогу автомобилю // А. Гарри, Паника на Олимпе]. В среднеазиатском, «турксибском» варианте роль лошади отдается верблюду, глядящему на поезд, нюхающему рельсы и т. п. [кадры из фильма «Турксиб», КН 32.1929]. Смена лошади стальным конем: «Ленинский завет — пересесть с убогой крестьянской клячи на лошадь машинной индустрии — осуществляется»; «Вы помните толстовского Холстомера? Его вытесняет Форд» [Пж 18.1930; А. Зорич, Русская душа // А. Зорич, Рассказы]. Сравнение живого и стального коня, с предпочтением второму: «Вы восхищаетесь Холстомером — меня не меньше восхищает Фордзон, великолепное создание ума и рук человека. Он в один день вспахивает поле, на