Как осуществляет рабочую линию на вверенном ему участке работы? Что думает о Бухарине и правом уклоне, о кулаке, пятилетке, китайских событиях? Кто его тесть — частный торговец или член профсоюза? Правда ли, что у него личный автомобиль и хорошенькая жена из актрис? Каковы его производственные показатели? Почему он один из всех политических заключенных был освобожден деникинцами из Ставропольской тюрьмы? Венчался ли в церкви? Крестил ли сына? Что делал в плену? За кого вышла замуж его сестра? В рабочих аудиториях зрители не стеснялись в выражении личных чувств, и атмосфера в зале порой достигала большого накала: «Сыпалась лавина: «Помнишь? Расскажи-ка! Забыл небось? Не ты ли говорил? А кто продавал? Кто в 19-м, при Деникине, разлагал рабочие ряды, отговаривал от организации красногвардейских повстанческих отрядов? Кто выгнал больную жену с ребенком на улицу в мороз и снег ночью?..» Его бичевали, хлестали, стыдили. Ему напоминали его ошибки».

Столь живой интерес к чистке питался целым рядом причин, от элементарного любопытства и желания чем-то отвлечься от тягот повседневности до охотничьего инстинкта, злорадства и революционного фанатизма. Не на последнем месте стоял и такой традиционно русский мотив, как желание рассказать свою жизнь (многие докладывали о себе часами), а также не менее известная жажда русского человека отрешиться от лжи и скверны, исповедаться, покаяться в своих грехах перед «миром». У одной из проверяемых, сообщает очеркист, «лицо кипело предельной тревогой и предельным желанием ничего не утаивать и, если найдутся недочеты, очиститься от них». Одна новелла тех лет построена как взволнованный монолог работницы, рассказывающей комиссии по чистке и всем присутствующим о том, как она из жалкого забитого создания превратилась в полноценную строительницу социализма, сожгла иконы, научилась грамоте, вышла замуж… Особо драматичные допросы, когда судьба человека — быть исключенным или оставленным в партии и на работе — висела на волоске, приводили аудиторию в катартическое состояние слиянности со всемогущей и всеведущей Партией: «Я воспринимал и осознавал только одно, — пишет очеркист, — что и у меня, как и у других, отошли сейчас на задний план все повседневные дела, что мы, беспартийные, врастали сейчас в партию, почуяли свое органическое сродство с ней. Оказывается, она не отгорожена механически от каждого из нас, но живет и действует в каждом. Только в обычное время мы этого не ощущаем. Глубоко внутри каждого живет и происходит этот процесс. А теперь он прорвался наружу, и вот все мы чистимся, очищаемся от случайной накипи». Вряд ли подобные переживания имели место в «Геркулесе»: чисто религиозные по своей сути, они были доступны лишь более простым душам, которым Партия заменила упраздненного Бога, а не мимикрирующим жуликам, как Скумбриевич и Полыхаев. [Пр 1929–1930; Пж 47.1929; Дм. Сверчков, В десятом часу, НМ 05.1930; Г. Еленин, Чистка наркоматов, Ог 30.06.29; Б. Кофанов, Трое из партгорода, НМ 03.1930; Н. Москвин, Рассказ о смелости // Н. Москвин, Встреча желаний.]

Хотя «острый» приступ чистки относится к 1929–1930, в «хронической» форме она была хорошо известна советским гражданам задолго до этого. В частности, вопросы о родственниках, о дореволюционной деятельности были необходимой частью любой анкеты с начала 20-х гг. и оказывали заметное влияние па служебную карьеру. Обычным делом были и допросы по политграмоте. Можно, таким образом, говорить и о «хронической» чистке, порождавшей такие явления, как мимикрия, сокрытие социального происхождения, доносы, отмежевание от родных и т. п., столь характерные для эпохи ДС/ЗТ.

Чистка широко отражена в журнальной юмористике тех лет, а также на эстраде, ярким событием которой был спектакль «Приготовьте билеты» (имеются в виду партийные билеты; см. также ЗТ 1//17), шедший в сезон 1929–1930 в Театре обозрений московского Дома печати. По словам современного рецензента, там были «выведены все возможные оттенки партийных и беспартийных объектов для чистки. Здесь и уклонисты, и оппортунисты, и люди с «гнойником», Петры Иванычи правые и левые, комчваны, дамы «просто», дамы «во всех отношениях», примазавшиеся городничие, Хлестаковы, Абдулины, Молчалины, Фамусовы, Хлоповы — классические и современные…» [Б. Гусман, цит. по: Уварова, Эстрадный театр, 188–190]; обратим внимание на характерный прием, идущий скорее всего от Ленина, — типизацию критикуемых сравнением с образами русской классики. «Машина требует смазки, а человек — чистки», — острят юмористы [Ог 10.12.30].

Записная книжка И. Ильфа содержит каскады юморесок и каламбуров о чистке: «Выдвиженщина»; «Чистка больных»; «Это была обыкновенная компания — дочь урядника, сын купца, племянник полковника»; «Романс: «Это было в комиссии / По чистке служащих»»; «Оказался сыном святого»; «— Я, товарищи, рабочий от станка. — И тут не фабриканты сидят»; «— Вы марксист? — Нет. — Кто же вы такой? — Я эклектик. Стали писать «эклектик». Остановили. «Не отрезайте человеку путей к отступлению». Приступили снова. — А по-вашему, эклектизм — это хорошо? — Да уж чего хорошего. Записали: «Эклектик, но к эклектизму относится отрицательно»» и др. [ИЗК, 234, 269, 275, 286, 312].

Заметим кольцеобразное развертывание темы чистки: действие романа и судьба предприятия Бендера развертываются синхронно с чисткой, на ее постоянном фоне.

4//11

«…Долой заговор молчания и круговую поруку». — Призывом «Долой» начиналось бессчетное число лозунгов. Он синонимичен требованию «изжить» соответствующее явление [см. ЗТ 7//20] и употребляется, в общем, в тех же контекстах, хотя и с большей эмфазой: «Долой троцкизм», «Долой попов и кулаков», «Долой правых и примиренцев» [из первомайских призывов, Пр 04.05.29], «Долой войну империалистическую, да здравствует мировая революция», «Долой парадные переклички», «Долой излишнее увлечение социалистическими договорами», «Долой подхалимство», «Долой вековой религиозный дурман», «Долой пьяную пасхальную обжорку», «Долой елку», «Долой знахаря и бабку», «Долой нейтральность и аполитичность» и др. [КН 34.1929; Пр 12.05.29; КН 26.1929; Пр 21.04.28; Пж 45.1929; Пр 06.05.29; См 20.1926; Чу 05.1930, и др.]

Призыв бороться с молчанием и круговой порукой — постоянный спутник чистки. Из тогдашней прессы: «Нам уже приходилось отмечать факты круговой поруки и семейственности во время чистки»; «Круговая порука долгое время содействовала тому, что крупные политические извращения остались вне поля зрения советской общественности»; «При подготовке к чистке партии в ряде горъячеек отмечается круговая порука»; «Клеймим позором тех членов партии в Госбанке, которые видели искривления линии партии и молчали»; «Круговая порука, кумовство, семейственность» [наблюдается на ряде предприятий]; «Почему молчал омский «Рабочий путь»?». В других контекстах эти термины могли иметь и положительный смысл, например: «Установим круговую поруку за нашу гарантию» (лозунг на фабрике). [Пр 1929–1931; КН 19.1929.] 4//12…За своими столами уже сидели Сахарков, Дрейфус, Тезоименицкий, Музыкант, Чеважевская, Кукушкинд, Борисохлебский и Лапидус-младший. — Коллекция имен сотрудников «Геркулеса» приобретает различные оттенки на фоне предстоящей чистки.

Тезоименицкий (явно от «тезоименитства государя императора») вряд ли является пролетарским элементом.

Музыкант — еврейская