К сожалению, после прекращения династии Валентиниана Запад находился во власти пусть иногда и сильных, но все же временщиков, не способных сплотить римское общество вокруг себя. А с разрушением самодержавной основы рассыпались и изолировались остальные политические институты, и Рим оказался беззащитным и принял власть варвара как благоденствие.

Но вернемся к нашему императору. Тактически Зенон, конечно, победил, поскольку масса остготов хлынула в Италию и утратила интерес к восточным провинциям. Те немногие роды и колена остготского племени, которые остались на территории Империи, удовольствовались привычным статусом федератов, сулившим им многие блага. Однако это временное спокойствие было куплено ценой утраты римлянами политической власти над Италией, а также передачей в руки остготам-арианам исконно православных территорий Запада: проблема, которую пришлось разрешать уже через полстолетия другим императорам. Кроме того, хитроумная политика Зенона скорее обернулась против самой Империи: уход остготов в Италию оставил беззащитными Балканы, куда вскоре хлынули славяне и болгары[1095].

Если до последнего времени Италия и другие западные земли в сознании римлян являлись неотъемлемыми частями единой и Вселенской Священной Римской империи, то теперь они почти добровольно (в отличие от Африки, завоеванной вандалами) передали политическую власть над ними Теодориху. Создание Остготского королевства означало, что Империя самоограничилась рамками тех провинций, которые находились под властью Восточного императора. На Востоке римское культурное влияние с этих пор начало постепенно уступать греческому. И носители греческой культуры, численно преобладавшие в столице и присутствовавшие повсеместно в других провинциях, придали свой колорит и специфику тому политическому союзу, который образовался на остатках былого Римского государства. Вполне обоснованно, помимо уже употребляемых наименований, мы будем называть остатки Римской империи Византией, а ее граждан – византийцами, или греками, что в политическом отношении тождественно ранее употреблявшемуся термину «римляне».

Параллельно процессу создания Остготского государства западная римская аристократия также разделилась на различные партии, война между которыми в конце концов привела к резкому изменению политического сознания Италии. Одна партия по-прежнему считала своим императором того, который сидел в Константинополе, и не принимала остготов. Вторая партия полагала выгодным подчинение Теодориху Великому, защищавшему их от других варваров и не претендующему на коренную ломку римских политических традиций. Наконец, третьи, националисты, постепенно пришли к выводу о необходимости порвать как с остготами, так и с восточными греками, которые все более и более казались им чужими[1096]. Рушилась римская идея Всемирной империи, начиналась пора национальных суверенитетов.

Знал ли достоверно Зенон о подобных перспективах или мог ли он предполагать их? Возможно, что царь полагал, будто, захватив Италию у Одоакра, сильный и грозный Теодорих Великий удовлетворится статусом федерата и не рискнет обособляться от Империи политически. Но это была наивная слепота, поскольку все предыдущие действия гота, а также примеры появления на карте Римской империи самостоятельных государств варваров в Африке и Испании, не должны были оставлять сомнений в том, что Теодорих пойдет дальше, чем ему разрешал император.

Мог ли Зенон иным образом отвлечь остготскую угрозу от Империи? Наверное, нет: его власть была непопулярна и держалась за счет исавров. Религиозный кризис, о котором дальше пойдет речь, не прибавлял ему авторитета, но лишь больше разделил Восток на отдельные группы противоборствующих партий. В любом случае, как известно, история не знает сослагательного наклонения, и далеко не всегда тайны Промысла открыты нам. Поэтому успех остготов в Италии нужно принять как данность. Сама история неумолимо диктовала Зенону свои законы и рисовала новые политические картины на теле Европы. Единственно, скажем, что, к чести императора, он не принял посольство Рима и Теодориха и до самой смерти не признавал за ним права владеть Италией, но это был лишь вопрос времени[1097].

Вернувшись к власти на волне халкидонской партии, отвергнувшей монофизитскую политику Василиска, император Зенон вскоре был вынужден вернуться к проблеме восстановления единства Кафолической Церкви. Как в первые годы после Халкидона, так и теперь христианский Восток пребывал в броуновском движении. Орос IV Вселенского Собора допускал три различных богословских толкования: папы св. Льва, св. Кирилла Александрийского и Феодорита Киррского. Особенно тяжелая ситуация сложилась в Египте, патриарх которого Тимофей Элур до старости занимал свой престол, несмотря на горячее желание Зенона убрать его, как сторонника Василиска. Но и его смерть, наступившая 4 сентября 477 г., не разрешила проблем: монофизиты избрали его преемником не менее упорного противника Халкидона Петра Монга (477, 482—489) – («косноязычного»). Император пригрозил виновным в его избрании смертной казнью, но эта угроза не возымела действия. Тогда Зенон предписал, чтобы экс-патриарх Тимофей Салофакиол снова занял престол архипастыря Александрии, но его возвращение вызвало большие волнения в городе. Александрийцы любили этого архиерея, но не признавали в сущем чине и не вступали с ним в общение[1098]. А Петр Монг, которого император велел казнить за подбивание к бунту, скрывался в самой Александрии и широко агитировал против патриарха-халкидонита, чем вызвал неоднократные просьбы от Тимофея (даже его терпение лопнуло) в адрес Римского папы и царя сослать мятежника[1099].

Наконец, чувствуя приближение смерти и желая найти себе достойного православного преемника, патриарх Александрии направил посольство к царю, надеясь, что тот укажет нужную кандидатуру. В состав посольства входил его родственник, епископ Гермополя Геннадий, и эконом одной из церквей Иоанн Талайя. Неизвестно, действительно ли Талайя, втайне мечтавший занять патриарший престол в Египте, не верил, что император остановит свой взор на нем, или в силу каких-то иных причин, но он затеял собственную интригу. Оценив могущество Илла, Иоанн Талайя отдался его покровительству, а исавр, уже задумавший мятеж против императора, решил использовать ловкого эконома как тайного агента в переговорах с августалом Египта Феоктистом, которого надеялся переманить на свою сторону. Возможно, и до царя доносились глухие сплетни, поскольку он потребовал от Талайи дать при нем клятву не претендовать на патриаршество[1100]. Но затем, уже в Александрии, используя возможности Илла и Феоктиста, неверный клирик обеспечил в июле 482 г., после смерти Тимофея, свое избрание патриархом, к безмерному удивлению императора[1101].