Однако это было не последнее удивление, которое вызвал новый патриарх Египта Иоанн Талайя (482) у своих современников. Новый архипастырь Александрии и ранее пренебрегал Константинопольским патриархом Акакием, теперь же его не очень сообразительный посол, отправленный с синодальной грамотой об избрании Талайи архиереем Александрии, вместо столицы отбыл в Антиохию, где пребывал мятежный Илл.

Объяснение этого маневра на самом деле простое: поскольку, как гласили тайные инструкции, данные Талайей послу, тому следовало руководствоваться указаниями Илла, он и последовал за ним в Антиохию, когда узнал, что полководец покинул столицу. Глупость посла была чрезмерной – гонец даже не догадался хоть как-то закамуфлировать свою поездку или перед отправлением в Антиохию нанести визит Константинопольскому патриарху и вручить тому злосчастный синодик. Теперь же связь Талайи с Иллом стала общим достоянием, и александрийский посол грубо нарушил церковный этикет, чем Константинопольскому патриарху было нанесено жестокое оскорбление[1102].

Нужно ли говорить, что Акакий воспротивился такому выбору Египта, и с ним солидаризовался император? А недавняя клятва будущего архипастыря Египта – никогда не занимать престола – давала царю формальный повод не признавать его избрания. В результате Талайя был низложен. Правда, оставался существенный вопрос: а кого можно предпочесть неверному Иоанну? И здесь патриарх Акакий допустил, по-видимому, серьезную ошибку.

Желая поставить Талайю на место, будучи много наслышан про Петра Монга и зная его популярность в народе, он предложил императору восстановить того в патриаршестве, убедив Зенона в том, что Петр сможет успокоить Александрию и в благодарность сохранит верность царю. Помимо иных обстоятельств, Акакий руководствовался тем соображением, что население Египта было целиком и полностью на стороне Петра Монга, и верховной власти нужно было еще многое сделать, чтобы отторгнуть египтян от Илла, который через своего ставленника Феогноста контролировал эту чрезвычайно богатую провинцию. Акакий прекрасно знал о любви местного населения к Петру Монгу и рассчитывал через того привлечь к Церкви монофизитов. Таков был это прекрасный на первый взгляд план, принесший, однако, вскоре горькие разочарования его создателю[1103].

Император был в принципе не против этого, но и он, и сам Акакий понимали, что монофизит Монг никогда не согласится признать Халкидонский орос. Поэтому Акакий решил найти такой компромиссный вариант исповедания веры, который бы удовлетворял и IV Вселенскому Собору, и, с другой стороны, снимал акцент с тех аспектов, наиболее неприемлемых для монофизитов. Неизвестно как, но Акакий сумел снестись с находившимся в тайном месте Петром Монгом, и они заранее обо всем договорились[1104]. Согласительную формулу облекли в императорский указ, который получил название «Энотикон» («примирительное исповедание»), и Зенон, убежденный Акакием в его действенности и православии, подписал документ.

Августал Феоктист, как пособник изменника Илла, был отставлен, а его преемник Пергамий провел выборы Петра Монга (482—489) на кафедру, куда он вступил уже во второй раз[1105]. Вновь назначенный патриарх торжественно въехал в Александрию, огласил текст «Энотикона» и разъяснил его, к вящему удовольствию присутствующих монофизитов.

В принципе ничего страшного «Энотикон» не содержал. И едва ли его можно назвать антихалкидонским, поскольку в документе прямо говорится о том, что Господь, единосущный Богу, единосущен нам по человечеству. По мысли его разработчика, патриарха Акакия, «Энотикон» должен был явиться вестником объединения всех восточных церквей, о чем и было сказано в первых же строках документа.

«Зная, что и начало, и скрепляющее основание, и сила, и оружие непобедимое нашего царствования – единственная правая и истинная вера… мы ночью и днем в каждой молитве и с усердием и через законы сильно желали, чтобы благодаря ей (вере) умножилась повсеместно святая от Бога Кафолическая и Апостольская Церковь, неуничтожимая и бессмертная мать наших скипетров, и чтобы также благочестивые паствы продолжали оставаться в мире и единомыслии, относительно Бога, возносили молитвы…»

Затем по тексту «Энотикона» признаются три первых Вселенских Собора, анафематствуются Несторий и Евтихий и несколько обходится вопрос о статусе Халкидона. Помимо прочего, «Энотикон» устранил некоторые терминологические двусмысленности, присутствующие в Соборном оросе[1106].

Только в вопросе о двух природах Христа «Энотикон» не сказал ни одного слова, как будто такого вопроса вообще не существовало. Это давало возможность каждой из противоборствующих сторон толковать документ по-своему. Легким реверансом в сторону монофизитов было и то, что «Энотикон» анафематствовал всех, кто неправославно мыслил в Халкидоне или на каком ином Соборе. Это теоретически предполагало, что и среди присутствующих на Халкидонском Соборе лиц кто-то мог мыслить не вполне православно. И действительно, ведь на нем присутствовало множество сторонников Нестория и Евтихия – формально против такого положения возразить было трудно[1107].

Как представляется, император подписал этот документ «зряче». Действительно, волнения в Церкви не утихали. Василиск своей «Энцикликой» внес сумятицу в епархиях, а его «Антиэнциклика» ровным счетом ничего не давала, поскольку только приводила ситуацию в первоначальное положение. Созвание нового Вселенского Собора в таком положении, когда единомыслия в Церкви не было, а власть императора держалась на волоске, могло стоить царю трона, а Кафолической Церкви – целостности. Кроме того, военное положение государства было крайне тяжелым. Поэтому царь считал наиболее разумным попытаться найти некую примиряющую формулу, вычленить те православные догматы, которые уже реципировала Церковь и которые являлись общепризнанными, и обойти стороной дискуссионные аспекты.

Такая позиция, основанная на принципе икономии («домостроительства»), не была чуждой для Кафолической Церкви и, особенно, для Востока. И если не воспринимать «Энотикон» как догматический документ, а принять его только как примиряющее исповедание, то по большому счету нужно признать, что критика его нередко чрезмерно строга.

Впрочем, что именно не признается, оставалось только гадать, поскольку, следуя логике, анафематствуя Евтихия, «Энотикон» неизбежно принимал и тот Вселенский Собор, который осудил этого ересиарха. То есть тот самый Халкидон, который напрямую в нем нигде не обозначается в качестве Вселенского Собора. Действительно, как много раз отмечали, у «Энотикона» была масса противников с обеих сторон, но и множество сторонников, и если результат этой идеи был не так красив, как хотелось ее творцам, то разве в этом всегда их вина? Главная же цель, поставленная ими во главу угла, обеспечить единство Церкви, едва ли может быть подвергнута критике[1108]. Для этого Зенон и Акакий, вольно выражаясь, и «разменяли» Халкидонский орос и «Томос» папы св. Льва Великого на «12 анафематизмов» св. Кирилла Александрийского[1109].