После опубликования «Разъяснений» Севзапбюро ЦК, аннулировавших целый ряд решений пленума губкома, инициативные группы превратились из полулегальных органов в открыто действующие центры по борьбе с оппозицией в Ленинграде. Обходя оппозиционные райкомы и подвластные им бюро коллективов, они созывали в коллективах собрания сторонников большинства ЦК, распространяли доклад Сталина на съезде. Севзапбюро ЦК и обновленный секретариат ЛК составляли графики собраний в партколлективах, распределяли и утверждали докладчиков, специальными предписаниями обязывали оппозиционно настроенные райкомы и партбюро обеспечить созыв этих собраний в назначенное время и на следующий день, не позднее 12 часов, отчитаться о проведении в секретариат губкома. В экстренных случаях собрания созывались непосредственно самими Севзапбюро и секретариатом ЛК с помощью инициативных групп[1272].

«Что требует наша внутрипартийная демократия? – спрашивала передовица Скворцова-Степанова 7 января. – Наша партия – не клуб для дискуссий, а организация коллективного действия рабочего класса. Кто после съезда ищет свободы за отвергнутые партией взгляды, тот либерал по своей натуре, а не ленинец. <…> Ссылаясь на свои тысячекратные заявления о подчинении решениям съезда, они принимают вид простоватых людей и заявляют: что же больше? А между тем остается еще очень много: остается собственно вся внутрипартийная демократия. <…> Подчинение решениям съезда не будет сознательным, если массам партийцев не будет растолковано, какие отношения сложились между оппозицией и подавляющим большинством съезда и каким образом Красный Ленинград получил на съезде оппозиционное представительство»[1273].

За первые три дня кампании число партколлективов, клеймящих оппозицию, увеличилось по городу не менее чем на 100 и достигло 250. Еще через два дня, 10 января, Киров сообщал Орджоникидзе: «Через неделю, я думаю, кончим все большие коллективы. По числу членов партии у нас и сейчас определенное большинство»[1274]. Из гостиницы «Европейская» эмиссары Москвы переехали в Смольный – акт, символизировавший изменение их статуса: они становились легитимными правителями города. Для того чтобы охватить своим влиянием как можно большее число партколлективов, они разбили город на несколько участков, с каждым из которых работал кто-либо из них. Разъяснительная кампания должна была «рассеять тот туман, который посеяла по ряду вопросов оппозиция, оздоровить атмосферу от слухов… дать истинное освещение крикам о „демократии“, идущим из лагеря оппозиции, затирающей всякое проявление мнения рядовой партийной массы…»[1275] Члены ЦК инструктировали представителей инициативных групп и за две недели разъяснительной работы выступили на 80 партийных собраниях, на которых присутствовали 50 тысяч коммунистов. Их рабочий день был загружен до предела. «Не обижайся, – писал Киров жене, – что пишу мало, очень я занят, работаю, ни минуты нет свободной. Положение здесь отчаянное, такого я не видел никогда… Кроме того, что много работы, работа очень сложная и ответственная. Занят так, что даже на улице не был ни разу, бываю только в машине. А город такой, что есть на что посмотреть. Ну ладно, буду терпеть!»[1276]

Одна за другой партийные организации объявляли о нежелании оставаться подвластными своим райкомам и просили прикрепить их прямо к Севзапбюро ЦК. Отмечалось, что «районные комитеты партии явились как бы тормозом, сдерживающим обсуждение вопросов съезда». «Диктаторские слова» Тойво, в частности его угроза Антонову: «Что прикажу тебе, то будешь делать!», вызвали негодование[1277]. Тойво получил инструкцию снять запрет на обсуждение съездовских событий и вынужден был подчиниться[1278]. 7–8 января решения съезда были одобрены двадцатью партийными организациями до недавнего времени полностью подвластного ему Центрального района[1279]. На групповых собраниях только 32 голоса (из 12 000) были поданы против официальной резолюции. 14 января участники одного такого собрания добавляли жару в записке, поданной эмиссару ЦК Петровскому: «Мы требуем громогласного признания ошибок, в противном случае требуем созыва конференции для перевыборов райкомов и губкома. Работа стоит, довольно спать в таком периоде… нужно выгнать оппозицию»[1280]. «Необходимо оформить те тенденции в партийной массе, которые выявились в коллективе за коллективом», – ковали железо пока горячо сторонники Москвы. Когда 18 января собрался пленум райкома, 44 голоса против 22 осудили поведение ленинградской организации на съезде[1281]. Тойво, Минин и остальные вожди ленинградской оппозиции предложили эмиссарам ЦК начать отчетно-съездовскую кампанию с выступления на собрании городского актива. Раздавая билеты на собрание одним лишь своим сторонникам, зиновьевцы – организаторы райкомов питали надежду превратить его в демонстрацию поддержки старому руководству[1282].

Растущая легитимность ориентировавшегося на Москву обновленного горкома быстро дала о себе знать в комвузе. Инициативная группа была готова примерить одежды партийного бюро если не де-юре, то де-факто и помериться силами со старым руководством. 4 января все еще верный оппозиции Рыбин получил заявление от имени 273 коммунистов вуза с очередным требованием созвать общее собрание коллектива. «Я повторил, что общее собрание созовем тотчас по приезде большинства студентов с каникул – до этого приезда оставалось 4 дня. <…> На мой прямой вопрос – будете ли выполнять постановление райкома и ликвидируете ли инициативную группу? – было сказано, что если районный комитет пойдет против решений съезда, то для нас решения райкома не обязательны. На вопрос: идет ли сейчас райком против решений съезда – прямого ответа дано не было. Существование инициативной группы не прекратилось»[1283]. Двумя днями раньше (2 января) Рыбину было вручено нелегальное, с его точки зрения, требование экстренного созыва бюро ячейки. «В повестке дня стоял вопрос о кандидате в бюро коллектива. Из последнего можно сделать вывод, что подбор кандидатов в бюро кол<лекти>ва кем-то производился, что с кем-то на этот счет часть бюро держала связь». Тактика сторонников Сталина заключалась в том, чтобы организовывать собрания экспромтом, не давая аппарату времени на подготовку. «9‐го января в 11 часов утра, когда я пришел в бюро коллектива, – жаловался Рыбин все еще подвластной Зиновьеву контрольной комиссии, – тов. Зудов сообщил: „тебе звонили из райкома, что в 12 часов заседание бюро райкома“. После этого тов. Зудов сказал мне, что сегодня, вот сейчас, мы назначили заседание бюро коллектива. Я впервые об этом узнал. И когда он сказал, что 7 членов бюро требуют заседания, я спросил райком „могу ли я не приехать на заседание бюро райкома“, мне было категорически в этом отказано. Я просил большинство бюро коллектива отложить заседание до 4‐х часов, мотивируя тем, что т. Минин тоже звонил мне, что может быть не раньше 4‐х в университете. В этом было отказано. Я вынужден был уехать в райком, откуда узнал, что заседание бюро кол<лекти>ва началось. В 2 часа, после разрешения 2‐х первых вопросов на бюро райкома, мне было разрешено уехать. Я сообщил о заседании бюро коллектива