Семенович Шереметьев, узнавший о судьбе поместной конницы и вероятной судьбе старшего сына, был мрачнее тучи, и даже весть о разгроме польской вылазки не смогла его развеселить. Помимо Никифора, в дворянских сотнях служило много его добрых приятелей, а также сыновей и других родственников его московских друзей – и все они сейчас или лежали изрубленные и утыканные стрелами на злополучном лугу, или, плотно замотанные кожаными ремнями, готовились к отправке в крымскую неволю. Пропала та часть войска, которую боярин более всего ценил, и с которой лучше всего умел управляться. Шереметьев приказал рейтарам Кровкова и драгунам Бунакова оборонять левый фланг войска с той стороны, откуда могли наступать татары, а солдатам Бюстова и стрельцам, которых князь решил вести в бой сам, идти немедленно на приступ, пользуясь потерями, понесенными поляками на вылазке и неразберихой из-за отсутствия в крепости начальных людей. Часть пушек должна была помогать огнем против татар, а самые тяжелые орудия – разбивать стены крепости.

Раздались звуки флейт, литавр и барабанов, под которые подчиненные полковника Бюстова, включая и матвееву роту, стали медленно приближаться к стенам крепости, время от времени останавливаясь, чтобы дать залп. Вскоре, из-за рева орудий, звуки музыки стали почти не слышны, да и солдаты почти перестали видеть друг друга в пороховом дыму. Артемонов не мог не любоваться слаженным движением того механизма, в который превратил немец – не безучастия, впрочем, и командиров рот – странное сборище обедневших дворян, худородных детей боярских, казаков ни пойми какого войска, да и просто неизвестного роду-племени людей, которых, именовали то уважительно – "вольными", а чаще просто – "гулящими". Озноб и уныние, владевшие Матвеем с утра, полностью исчезли, сменившись воодушевлением и почти весельем, которое вселяли диковатые, устрашающие для врага звуки рожков и барабанов, да и сам треск и грохот выстрелов. Герардус Бюстов утратил свой обычный смирный и благообразный вид, и выглядел грозно – полковник отдавал команды громовым голосом, размахивая дорогой позолоченной тростью. Майор Драгон был сдержан, слегка улыбался краем рта, а при отдаче распоряжений больше полагался на громкость барабанов, чем на силу своих легких. Два Ивана, Джонс и Кларк, были, как всегда, веселы и подгоняли своих солдат гортанными криками – едва ли они успели толком протрезветь после вчерашнего пира, а, еще вероятнее, продолжили веселье уже с утра. Артемонов довольно поглядывал на Иноземцева с Наумовым, которые так хорошо справлялись с управлением ротой, что ему почти не приходилось вмешиваться. Прапорщик держал спину прямо, как будто версту проглотил, и двигался чеканным шагом, высоко держа над собою знамя с совой. Птица выглядела хищно, а из-за того, что знамя колебалось ветром, змеиный язык совы тоже, как будто, шевелился. Стрельцы старались не уступать солдатам, и также громко били в барабаны собственного производства и играли на рожках, а потом и вовсе завели какую-то воинственную песню. Пушки молотили по старинным стенам и, хотя пока и не разрушили их, казалось, что это вот-вот случится.

В это время, сначала вдалеке, а потом все ближе и ближе, раздался свист, вой и боевые крики ордынцев, а сразу после этого, неимоверно быстро, на рейтар и драгун обрушился ливень стрел. Татары, а, точнее, черкесы и буджакцы, первыми на своих быстроногих лошадях примчавшиеся к месту штурма, не стали, по обычной манере степняков, долго осыпать противника стрелами, а сходу ударили на московские полки с такой яростью, что уже рейтарам пришлось отступить в две стороны клином и заново выстраиваться в шеренги, а драгунам – выставить против татар, словно против отборной гусарии, частокол из полупик. Разъяренных черкесов, скакавших, выставив вперед сабли, и ногайцев не остановили ни наспех расставленные рогатки, ни возобновившаяся с двух сторон пальба рейтар, и они начали рубить и гнать драгун, которые бились храбро, но с трудом могли противостоять такому натиску. Увидев это, князь Шереметьев велел стрельцам оставить приступ и выстроиться второй линией в шанцах позади готовых уже отступить драгун. Стрельцы, более всех противников не любившие татар, быстрым бегом бросились выполнять приказ воеводы, однако немало их упало по дороге, попав под стрелы и выстрелы со стен крепости. Но когда буджакцам, наконец, удалось на участке в несколько саженей обратить драгун в бегство, они были встречены таким плотным огнем, что сами вынуждены были поспешно отступать, сбивая по дороге своих же товарищей и громко ругавшихся черкесов. Эта атака захлебнулась, и передовые отряды хана откатились назад, но и линия обороны московитов заметно сдвинулась к востоку, и приступ теперь приходилось вести на довольно узком участке стены, отгороженном с одной стороны построениями стрельцов и драгун, а с другой – заболоченным руслом реки. Не прошел даром и отвод стрельцов, который не только ослабил штурмующий отряд, но и, как и яростная атака татар, сильно воодушевил обороняющихся. К тому же и пушки, несмотря на грозный рев и чудовищные удары ядер о камни, никак не могли пробить стены. Теперь продвижение к крепости шло все медленнее, и давалось русским все более дорогой ценой, а прилив следующей волны татар был лишь вопросом времени. Артемонова вновь посетило то же чувство безнадежности и обреченности всей их затеи, и он, подобравшись поближе к полковнику Бюстову, стал кричать ему, почти не надеясь, что слова его пробьются сквозь шум боя, чтобы тот отдал приказ ускорить движение пехоты. Немец сначала не слышал Матвея, затем делал вид, что не слышал, одновременно косясь на капитана и досадливо морщась и, наконец, прокричал Артемонову в ответ на совсем неплохом русском языке:

– Не надо мне указывать, герр капитан. Тем более не надо меня учить – я провоевал двадцать лет, и брал крепости еще до Вашей конфирмации, – Артемонов призадумался, что имеет в виду полковник, но переспрашивать сейчас не приходилось, – Необдуманный рывок сейчас будет оборачиваться многими жертвами и полной остановкой, может быть и отступлением.

Сказав это, Бюстов все же поневоле заторопился, но главное, что чувствуя изменение положения не в их пользу, заторопились и все начальные люди шквадроны, и, как это всегда случается при спешке, у них все и сразу разладилось. Солдаты начали ломать строй, хуже повиноваться счету барабанов и знакам труб, и от этого куда чаще попадать под выстрелы поляков – продвижение, несмотря на надрывные крики капралов и сержантов, почти остановилось. В это время Шереметьев, очевидно, отдал приказ драгунам и рейтарам перейти в контрнаступление и отогнать немного татар назад, чтобы расширить полосу приступа и освободить стрельцов для штурма. Немецкие полки бойко двинулись вперед, и начали палить так кучно, что все поле