грех души, признание может оказаться единственно возможным доказательством». Если адвокат получал возможность защищать обвиняемого, то в статье XVI «Указаний» Торквемады мы видели, что он обязан был прекратить защиту в тот момент, когда понимал, что его клиент виновен, поскольку согласно церковному праву адвокатам запрещалось защищать еретика в любых судах, гражданских или церковных, и в любых делах, связанных с ересью или другими вопросами.

Что касается свидетелей, то к сказанному в предыдущей главе следует добавить, что инквизиция допускала в свидетели обвинения любого человека, пусть даже отлученного от церкви или еретика, при условии, что его показания говорили против обвиняемого, и при этом отказывалась допускать к защите свидетелей, которые сами были запятнаны ересью. Поскольку выступление свидетелем в защиту человека, обвиненного в ереси, могло привести к тому, что такой свидетель сам становился подозреваемым, понятно, что обвиняемому нелегко было найти людей для своей защиты.

12

Юриспруденция инквизиции. Пытки

Мы уже рассматривали хладнокровные указания Эймерика о том, что обвиняемого, отказавшегося признаться в преступлении, следовало вынудить к противоречивым высказываниям, которые оправдали бы применение к нему пыток. Инквизиторы могли перейти к применению этой процедуры (как эвфемистически называли пытки) лишь при определенных, предписанных законом обстоятельствах, а строгое соблюдение буквы закона, как вы уже видели и увидите в дальнейшем, было незыблемым правилом для этих весьма коварных судей. Такими обстоятельствами, как поясняет Эймерик в своем «Руководстве»[287], являлись (а) противоречивость ответов на вопросы о деталях дела и одновременное отрицание основного его факта; (б) существование частичного доказательства совершенного им преступления. Это частичное доказательство считается возникшим в следующих случаях:

(а) Когда обвиняемый «считается» еретиком и есть хотя бы один свидетель, который может дать показания под присягой, что видел или слышал, как тот делал или говорил нечто идущее против веры. (Для установления вины по закону требовалось два свидетеля.)

(б) Когда в отсутствие свидетелей существуют основания для сильного или тяжелого подозрения.

(в) Когда обвиняемый не имеет дурной репутации, но есть один свидетель против него и основания для сильного или тяжелого подозрения – то есть не само подозрение, а намеки на него; подозрение на подозрение, так сказать. Различие тонкое и едва уловимое.

Схолиаст Пенья в своих комментариях добавляет, что это сочетание «репутации» (или оснований для подозрения) и одного свидетеля не является необходимым для оправдания применения пыток к обвиняемому:

(а) Когда к дурной репутации прибавляется порочный нрав, который легко приводит к ереси – так невоздержанные и чрезмерно привязанные к женскому полу убеждают себя, что эта невоздержанность сама по себе не является грехом. (Подобное мнение, будучи заявленным, почти равнялось бы ереси; следовательно, тот, кто ведет себя так, словно он его придерживается, навлекает на себя подозрение в ереси.)

(б) Когда обвиняемый, который приобрел дурную репутацию, бежал. (Само обстоятельство его побега считается доказательством нечистой совести[288].)

Далее Эймерик предписывает применение пыток только в том случае, если все прочие способы добиться правды не сработали, и рекомендует использовать увещевания, мягкость и хитрость, чтобы вытянуть из заключенного правду[289]. Он замечает, что, в конце концов, добиваясь признания, даже на пытку не всегда можно полагаться. Есть слабые люди, которые после первой же пытки признаются в том, чего не совершали, а есть настолько упрямые и крепкие, что могут переносить величайшую боль; есть те, кто уже подвергался пытке и теперь может переносить ее с большей стойкостью, зная, как к ней приспособиться, а есть и такие, кто, прибегнув к колдовству, остаются почти нечувствительными к боли и могут умереть, ничего не рассказав. Последние, предупреждает он инквизиторов, используют отрывки из Евангелия, необычным образом написанные на чистом пергаменте, перемежая их с именами неизвестных ангелов, изображениями кругов и магических символов. Эти амулеты они носят на теле. «Я еще не знаю, – признается он, – какие средства имеются против этого колдовства, но следует раздеть и тщательно осмотреть человека, прежде чем подвергать его процедуре».

Если обвиняемого приговорили к пытке, то, пока палачи готовятся начать ее, Эймерик рекомендует инквизитору не прекращать попыток уговорить его сознаться. Раздевать обвиняемого следует быстро, но с печальным видом, словно инквизитор тревожится за него (quasi turbati). Раздетого, его следует отвести в сторонку и снова заклинать сознаться. Ему можно пообещать жизнь, при условии, что преступление, в котором он обвиняется, не предусматривает лишения жизни. Если все уговоры напрасны, инквизитор переходит к процедуре, начав допрос с более мелких обвинений, так как заключенный естественным образом сознается в них с большей готовностью (а признанные обвинения могут привести к большему); рядом должен находиться писец, записывающий все вопросы и ответы.

Если обвиняемый упорствует и не желает сознаваться, ему следует показать инструменты дальнейших пыток и уверить его, что ему придется пройти через них, если он не скажет правду. Если он отказывается, то процедура может быть продолжена на второй или третий день, но не должна повторяться. Здесь мы вновь видим, как инквизиторы соблюдают букву закона и грубейшим образом нарушают его дух. Пытка не должна повторяться, потому что по закону обвиняемого нельзя подвергать этой процедуре больше одного раза, за исключением тех случаев, когда в деле возникли новые доказательства; однако продолжать пытку не запрещено, потому что те, кто составлял законы, даже не задумывались о том, что может возникнуть такая словесная уловка. Трудно поверить, что люди способны вот так жонглировать словами, но вот сам этот отрывок:

Ad continuandum non ad iterandum, quia iterari non debent, nisi novis supervenientibus indiciis, sed continuari non prohibentur[290].

Чтобы не оказаться в ситуации, когда придется повторять пытку, инквизиторы старались прекратить ее, как только обвиняемый достигал предела своей стойкости, и просто возобновляли или продолжали ее два-три дня спустя, и делали это столько раз, сколько считали нужным. Похоже, они не придавали никакого значения тому, что несчастной жертве было все равно, каким глаголом они описывают эту процедуру. Разница была – важная словесная разница.

В этом отношении апологет инквизиции Гарсиа Родриго в своей «Подлинной истории инквизиции» очень дерзко привлекает внимание к мягкости инквизиторского суда по сравнению с гражданским. Он противопоставляет их методы и, чтобы выставить вопрос в выгодном для инквизиции свете и доказать нам, что тот, кто проповедовал учение милосердия, умел и проявлять его, довольно изворотливо рассказывает, что в гражданских судах заключенного могли трижды подвергать пытке, в то время как в судах инквизиции такой приказ мог быть отдан лишь один раз – ведь правила запрещали