Борьба за власть не только обрывала жизнь фаворитов, но и высасывала живительные соки из первых лиц, превращая их закатные годы в беспросветный период страданий и душевной агонии. «Немногие из смертных жили столь полнокровной жизнью, как Генрих II, немногие так крепко приложились к чаше триумфа и горя», — указывает Черчилль, описывая судьбу первого Планта-генета. Лишенная умиротворения старость ждала и его правнука, другого великого короля Эдуарда I. «В семейном кругу он не находил ни любви, ни уважения», превратившись в «одинокого, подверженного вспышкам гнева старика». Эдуард III, одержавший достопамятные победы при Креси и Пуатье, настолько устал на закате жизни от «войны и забот», что «уступил обстоятельствам», «расплачиваясь за громкие успехи предыдущих лет». Как и его предшественники, он умер в одиночестве, «покинутый всеми» и разочарованный превратностями судьбы. Печальный конец ждал Генриха IV, который поставил на кон все, чтобы получить корону, но когда добился своего, понял, что «это не так уж и приятно». Появившиеся в старости болезни, «сломали его физически» и превратили последние годы правления в «борьбу со смертью». Он продолжал цепляться за власть, но «трон занимал дряхлый старик, уже не способный править». «За славу пришлось дорого заплатить» и такому выдающемуся полководцу Столетней войны, как Генрих V (1368–1422). Он скончался, «не завершив своих трудов». После него «страна была обречена на убийственную династическую войну с Францией». Неожиданная кончина будет ждать Эдуарда IV, который также не успеет привести дела в порядок перед отходом в мир иной, выбрав Ричарда, герцога Глостера, в качестве протектора своего несовершеннолетнего сына Эдуарда. Судьба мальчика (как, впрочем, и его брата) сложится трагически, что же до их протектора, то он решит править самостоятельно, взойдя на престол под именем Ричарда III. (Современникам он был известен, как Кривая Спина.) Правление последнего представителя Плантагенетов по мужской линии было недолгим — всего два года. В битве при Босворте его зарубят мечами, а обнаженное и окровавленное тело доставят в Лестер для всеобщего обозрения. Ричард III, наряду с Эдуардом II, Ричардом II и Генрихом VI, пополнил список Плантагенетов, умерших насильственной смертью, лишний раз подтвердив, насколько опасное место — трон: в борьбе за власть ставки настолько высоки, что при неблагоприятном стечении обстоятельств первомулицу приходится расплачиваться головой.

Особенно много внимания на «горький вкус земной власти» и «изменчивость славы», на «тщетность амбиций и горькую цену, которой оплачивается успех» Черчилль обращает в первом томе. Учитывая, что большая часть первого тома писалась в тяжелые для автора 1938–1939 годы, подобная избирательность вряд ли была случайной. Приближаясь к своему шестидесятипятилетнему юбилею и оставаясь на протяжении десяти лет не у дел, особенно после занятия таких высоких постов, как глава МВД, Адмиралтейства и Казначейства, Черчилль словно проецировал на себя судьбы титанов прошлого и сам готовился к мрачному томлению в отставке.

Однако Черчиллю повезло, на его долю еще хватит подвигов. Что же до рассматриваемой темы управления и власти, то она является довольно обширной, и с учетом насыщенного и многолетнего опыта автора о ней можно рассуждать много и долго. Несмотря на то что эта тема занимает значительное место в произведении, одним разбором нюансов, подходов и ошибок управления тетралогия не ограничивается. Она раскрывает мировоззрение британского политика, выражая его взгляды, убеждения и систему ценностей по широкому кругу вопросов. Какой же портрет Черчилля предстает перед читателями четырехтомника?

Как и в предыдущих сочинениях, воображение автора вдохновляют «батальные сцены и политические амбиции». Война и политика — именно те две сферы, которым наш герой отдал свою жизнь и которые красной нитью прошли через все его произведения. Еще в начале своей карьеры, в 1901 году, он указывал, что «победа в войне является самым великим подарком, о котором только может мечтать человек». И последнее сочинение лишь дополняет его подход.

«Когда множество людей говорят, что войны не решают ничего, это вздор, — в истории человечества если что-то и решалось, то только в войнах», — заметит Черчилль в октябре 1940 года. Не исключено, что он сознательно выбрал столь категоричную форму, учитывая, что за окнами бушевала мировая война. Но в целом, даже признавая все ужасы и выступая против военных столкновений, война в понимании британского политика ассоциировалась с верстовыми столбами развития цивилизации, а победы — с величайшими достижениями. Отсюда его восхищение многими великими полководцами. Например, Юлием Цезарем (100— 44 до н. э.). Последний привлекал внимание не только своими победами на поле боя, но и литературными достижениями, представляя, наряду с генералом Грантом и Лоуренсом Аравийским, еще один пример успешной модели «воина-писателя», которой Черчилль следовал со времен своей первой военной кампании на Кубе в конце 1895 года. Ему глубоко в душу запали следующие шекспировские строки из «Ричарда III»:

Недаром так прославлен Юлий Цезарь:

Он, доблестью обогатив свой ум,

Умом свою увековечил доблесть.

Не побежден и смертью победитель,

И в славе он живет, расставшись с жизнью.

Английские карикатуристы еще в 1920-е годы подметили, на кого равняется Черчилль, опубликовав в Punch карикатуру, на которой британский политик, обращаясь к бюсту великого понтифика, увенчанного лавровым венком, говорит: «Мы оба творили историю, и оба ее описывали. Давай же обменяемся головными уборами».

Эпизод с Цезарем показателен еще и тем, что позволяет перекинуть прочный мостик от одной важной и постоянной для творчества Черчилля темы — войны, к другой — великим личностям. В марте 1949 года, выступая по радио, он заявил, что «больше не осталось великих людей, определяющих события». Подобное отсутствие выдающихся персоналий на сцене истории означало весьма тревожный симптом современной эпохи. Как верно заметил Дэвид Дилкс, Черчилль всегда выступал против «предоставления событиям возможности самим дрейфовать и определять свое течение».

В понимании Черчилля, массивная колесница истории приводится в действие исключительно великими представителями своих поколений. Такой он видел историю человечества, такой он представлял ее своим читателям.

Понимание величия вообще занимало центральное место в мировоззрении политика. По его мнению, не только свершение выдающихся поступков, но и признание их масштаба представлялось очень важным. «Когда человек не способен отличить великое событие от мелкого, в этом человеке нет никакой пользы», — заметит он в одной из частных бесед в январе 1952 года. Многие с этим высказыванием могут не согласиться, и оно действительно представляется несколько резким для толерантности современного мира. Но в понимании Черчилля, без признания величия нет великих свершений, как и нет их поддержки. При таком подходе отчетливо прослеживается приверженность к элитарности. Элитарности не на основе происхождения, богатства или статуса, а отношения к величию. Разделение мира на тех, кто действительно велик, либо признает величие и на тех, кто не способен отличить «великое от мелкого», стало для Черчилля антидотом против потопа массовости, обрушившегося на европейскую цивилизацию после Первой мировой войны. Сама мысль о том, что один человек еще способен изменить ход истории, не только согревала его душу, но и подталкивала к новым свершениям.