Уго и Педро помогли бастайшам погрузить alfàbies, приготовленные для долгого плавания на Сицилию. Задача не из легких – места было мало, однако кое-кто из бастайшей все еще помнил, как Уго просил их поссать в кувшин, который несла пьяная Барча, в обмен на чашу доброго вина. Они провели целый день, болтая и смеясь, пока Галлине и его партнеры проверяли утрамбовку, прочность веревок и буквально каждую мелочь. Наконец все было готово.

Лодочники отвезли их обратно на берег. Уго с трудом спустился с галеры на лодку. Паре бастайшей пришлось его придержать, когда он перегнулся через борт, а затем, побледнев, скорчился на одной из скамеек. Они провели много часов на галере – даже стоя на якоре, она не переставала качаться в такт волнам. Когда Уго вышел на берег, ощущение качки только усилилось. Педро обхватил виноторговца за талию, не давая тому упасть.

– Отведи меня в таверну, – взмолился Уго.

Не успели они сделать и пары шагов между вытащенными на берег лодками, как на них набросился маленький человечек. Педро пытался защитить Уго, пока тот не сфокусировал взор и не понял, что перед ним Герао. Он торопливо и сбивчиво о чем-то говорил. Головокружение Уго мгновенно прошло, как только он понял, что стряслось какое-то несчастье, – он еще не видел, чтобы Герао терял самообладание.

– Что-то случилось с Арнау? – спросил Уго.

– С малышом все в порядке. А вот с твоей дочерью…

– Что с ней?

– Мы ее потеряли. Она исчезла! – вскричал мажордом в испуге.

– Куда исчезла?

– Вот я и пришел у тебя спросить…

– Что ты хочешь этим сказать? – Уго схватил Герао за плечи и начал трясти. – Где она?

– Так ты не знаешь?

– Откуда мне знать? Нет! Не знаю!

Крик Уго заставил бастайшей, лодочников и торговцев замолчать. Все стали прислушиваться: одни подошли поближе, другие скопились между лодками.

– Идем, – сказал Уго мажордому, направляясь быстрым шагом к расположенному рядом зданию Морской биржи. – Ты был в таверне? Может, Катерина что-то знает.

– Да, я там был, и она ничего не знает о твоей дочери. Она мне и сказала, что ты здесь.

Герао сообщил, что Берната нет в городе: он уехал к королю. В тот момент Уго не мог рассудить, пойдет ли отсутствие адмирала на пользу дела или наоборот. Прибыв во дворец на улице Маркет, Уго увидел, что двор превратился в улей слуг и рабов, бесконечно снующих туда-сюда, – спустя некоторое время он понял, что так они демонстрируют свое беспокойство.

Арнау был наверху, с кормилицей. Уго подошел и поцеловал внука в щеку, после чего женщина, как всегда, попыталась его оттолкнуть. «Может, ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал?» Кормилица нахмурилась, но продолжала держать ребенка на расстоянии, пока Герао не велел ей прекратить. Тогда же мажордом рассказал все, что ему было известно о произошедшем: сегодня днем графиня пошла в лавку торговца тканями около собора… «Одна?» – перебил Уго. Нет, она была не одна, хотя это не имело никакого значения – для жены адмирала каталонского флота в Барселоне нет никаких опасностей. Уго хотел возразить, памятуя о характере Берната и о врагах, которые у него, несомненно, были, но подумал, что сейчас не время. Она была со служанкой, продолжил Герао. «И что она говорит?» – спросил Уго. Герао ответил, что пока от нее ничего не добились: служанку душили рыдания. Да, объяснила девушка в присутствии Уго и мажордома, когда ее вызвали еще раз, она была с госпожой и отстала на несколько шагов, ее что-то отвлекло… Но она ни в чем не была уверена, ничего не помнила, ничего не знала!.. В любом случае все случилось мгновенно, клялась и божилась девушка, за углом улицы Френерия и Презо графини уже не было.

– Но как? – не унимался винодел. – Не могла же она сквозь землю провалиться.

Герао пожал плечами.

– Ты сообщил викарию?

– Только что отправил к нему посыльного. Не хотел этого делать, не поговорив с тобой.

Уго не понял.

– Я должен был убедиться, что ты не знаешь, где она, прежде чем идти к викарию.

– Ясно.

Повисло тягостное молчание. Уго нарушил его, заметив, что Педро стоит рядом:

– Мальчик, иди в таверну. Расскажи Катерине, что случилось, и предупреди, что сегодня я приду позже.

Миновало семь дней. Новостей о Мерсе не было. Вернулся Бернат, Уго и Герао пошли встречать его во двор вместе с конюшим и слугой – последних Герао буквально вытолкал, поскольку остальные рабы и слуги только и делали, что искали место, где спрятаться.

Бернат спрыгнул с коня, отдал его конюшему и твердым шагом направился к Герао. Багровое от гнева лицо, сжатые кулаки. Мажордом, казалось, предвидел эту реакцию и попытался отразить натиск, но адмирал ударом кулака отбросил его.

– Это ты за нее отвечал! – взревел адмирал.

– Животное! – Уго набросился на Берната. – В чем он виноват?

В руке Берната появилась шпага. Уго даже не слышал, как тот ее вытащил, но теперь она была направлена ему прямо в грудь. Винодел остановился.

– Ты приходишь в мой дом, чтобы меня оскорбить? – крикнул Бернат.

Герао лежал на земле, конюх и слуга исчезли. Уго дрожал – не от страха, но от усталости. Он был изнурен: большие лиловые мешки под глазами красноречиво свидетельствовали о том, что он мало спал и много страдал последние дни.

– Хочешь меня убить? – сказал он слабым, но отнюдь не покорным голосом.

Бернат нахмурился:

– Если ты останешься в этом доме, то да. Не сомневайся.

– Она моя дочь, Бернат.

– И ты хочешь сказать, это дает тебе какие-то права? Она моя жена и мать моего ребенка. Зачем тебе быть здесь? Что ты можешь сделать, кроме как помешать?

– Я могу помочь. Вдвоем мы сможем добиться большего…

Бернат поглядел на Уго со смесью жалости и презрения во взоре. Он был адмиралом, бывшим корсаром, пережившим тысячу сражений, человеком, привыкшим добиваться желаемого любой ценой. В его глазах читалось: а ты-то чем мне поможешь, виночерпий поганый.

– Ты мне не нужен, – сказал наконец Бернат.

– Что ж, в таком случае я тебе напомню обо всех убитых тобой людях, о врагах, желающих тебе навредить. Один из них, видимо, преуспел. – Бернат снова нахмурился, Уго не дрогнул. – И я напомню, что тебе, возможно, придется спуститься с трона высокомерия и гордыни, на который ты взобрался, – чтобы вернуть Мерсе.

Уго показалось, что шпага, все еще направленная ему в грудь, едва заметно задрожала. Но адмирал и не думал признавать свою вину. Он громко расхохотался:

– Ты все правильно сказал об убитых – вот