Иоанна в покои через арки святилища, и там суетились уже спальники, и, государя разоблачая, в постель укладывая, расстарались. Снаружи шла самая непроглядная предрассветная темень. Федька поднёс государю воды мятной, принял ковш, и хотел упасть рядом на полу на медвежьей шкуре, но рука Иоанна вцепилась тут ему в плечо, как только все ушли.

– Какая смерть тебя пугает?

Уголья глаз государевых держали Федьку, склонённого над ним, кажущимся уставшим смертельно. Волосы Федькины, пахнущие медовым воском и ладаном, и дымом, и усталостью истомлённого дня, и томной его неприличной терпкой сладостью, медленно упали на бледную щёку Иоанна, и он схватил прохладную тяжёлую тёмную прядь, и притянул своего кравчего к себе поближе.

– Какая из всех более страшит?

Он не нашёлся даже, что ответить, только прижал вздрогнувшие губы к ледяному гладкому лбу Иоанна, умоляя в мыслях его о успокоении… По всему нынешнему было понятно –вновь пришли к Иоанну горестные видения, и оттого было его неистовство в аскезе, молении Пречистой, но не мог он отогнать тех видений, и даже после всех стараний не утихал терзающий его огонь мысли и сердечная мука… Может, мать привиделась, или его незабвенная голубиная душа Анастасия. И взыграла тоска. А где тоска у государя – там и гнев, там и жажда отмщения об руку идёт.

Довершая усталость, вопрос этот Иоаннов, внезапный, страстный, не к нему даже как бы обращаемый, не шёл из ума, и постепенно захватил его ледяными и жгучими когтями, и он не смог вдохнуть без боли тягостной, давящей в груди, ложась рядом с государем по мановению руки его. Что было в том вопрошении? Надо ли ответить на него? Но страшно это произнести, как будто, если выскажешь, точно то и исполнится! Или, может, сам себя вопрошал государь, будучи к себе жестоким, беспощадным и немилосердным, как ни к кому другому?.. Только вот внятно это изо дня в день, наверное, одному Федьке.

– Ясный Сокол Финист… – начал дыханием одним напевать Федька внезапно пришедшее из детства, приблизясь к уху его.

Молчание тёплым стало.

– … за любимой улетел своей

далеко-далёко,

за тридевять земель…

То ли почудилась слеза, сверкание капельное, из-под века его выползшая, то ли правда горевал, душой истомясь, Государь его.

– За пять морей…

Не почудилось. Выплыла и застыла, и утончалась на сухом жаре его впалой щеки змейка слёзного ручья.

– Звал-вещал Подруге,

чтоб в глубокой вере ждала,

с ним, томясь в неволе,

духом неразлучной была…

И, молясь с любовью,

грезила девица о том,

как вдвоём с любимым

улетят в Небесный их Дом,

В Отчий славный их Дом!..

Во Терем Высокий…

В край заоблачный…

Ясный Сокол Финист

за любимой улетел своей…

И тут замкнулся вздох Иоанна болезненным коме в горле, и Федька обнял его, и не жаждал ничего, кроме как утешения для них обоих в мире и сне… Скоро дыхание государя выровнялось, милосердный покой снизошёл. Увидев, что Иоанн спит, Федька умолк. Завершение Сказа о Финисте, самого излюбленного из тех, что матушкой пелись, витало, крутилось в его голове, сливалось со звёздным небом, с язычками свечными в оном, с простором, полным совсем уж непонятным кружением, пением и полётами, пока и он не упал в сон без видений.

– Федя! Феденька! Восставай, возбудися на жизнь, красавец мой! – мягкость трясения за плечо вывела его из тяжкой сонной лени.

– Иван Петрович!..

– Тута я, да.

– Иван Петрович! – и он кинулся обниматься, прям в постельной рубахе.

– Ну, будет, чойта ты!

– Соскучился по тебе! Какою судьбой?

– Чую, скучал! Да удачливы мы ныне на Югах, Федя, вот я и снова здесь, стало быть! Вздохнуть от войск домой отпущен, – и князюшка подмигнул ему этак, что всё внутри ёкнуло. Ещё белее, снежной, казалась его седина из-за густого степного загара, только в лучинках от глаз бело оставалось. – Чего тебе поесть-то подать, розан вешний? Пока что вешний, гуляешь, cтало быть, последок? Ээ-эххх, молодо-о-ой!

– Рыбки бы, и икорочки!.. – улыбаясь вовсю их извечной присказке, о столь многом напоминающей, Федька невинно похлопал ресницами, потягиваясь сладко в царской постели.

– Брродяга! Отродье бардашеское! – отозвался, уходя, Охлябинин, окатив его изрядной долей отечески-непотребной своей ласковости.

Государь, верно, как-то сумел подняться, его не потревожив, и Федька сам себе дивился, что не проснулся даже. Наверное, сейчас уже в молельне, или на царицыной половине. Там же и трапезничает? А кто ему питьё подносит? Федька крикнул Арсения. День завертелся.

Позже, заловив Охлябинина наедине, вполне осознавши уже, что у Иоанна тот, как некогда Шигона Поджогин333 у батюшки царственного его, князя Василия, для особых, таимных сокровенных дел присутствует во внутренних покоях, Федька припомнил ему проказы в Коломенском год тому. Сам же нехорошо тревожился от этих шуток про "напоследок" гулянье и "пока что вешний", извечной греховной ревности своей преисполняясь час от часу. Ночь прошедшая успокоила его вроде бы, тем, что Иоанну он нужен и близок душевно по-прежнему… И всё ж, зачем князь-распорядитель тут, что от него государю занадобилось так, что нельзя было в общей трапезной или кабинетной комнате разрешить?

Жемчуга князюшки переливались, седина спорила с моложавостью его лика и задором в голубых глазах, только усиляя их, как всегда, а он всё мялся и вздыхал, будто знает нечто такое, что ты ещё не можешь понять. Или это только мерещилось? Завсегда князюшка выглядел полным тайными своими заботами, как обычно всё. И нечего лишнего себе нахлобучивать.

Федька придирчиво рассматривал себя в зеркале, но день выдался пасмурным, и толком себя оценить не удавалось никак, даже с поднесением подсвечника.

Появление на кухне государевой Князюшки имело волшебное действие. Федька смотрел и дивился. Всё задвигалось иначе, тайные знаки всем и каждому витали, и даже орали куда менее обычного, и подзатыльников обслуге поубавилось, как будто в том надобность отпала – все и так знали, куда бежать и что делать. Одним словом, дворцовый воевода явился. Ваське Грязному до этого, как отселе до Висби334. Не случайно ж государь держит людей бывалых… Хотя, как знать, ежели не сопьётся до сроку, может и из Грязного в распорядительстве палатном толк выйдет. Да и чёрт с ним… Но и бывалым доставалось, и знающим. И бывалых опала косила, Челядиных, скажем, хоть боярыня почтенная из их рода самого Государя пестовала во младенчестве335. Куда она подевалась, как только великой княгини Елены не стало, несложно было догадаться! Убрали её Шуйские в монастырь, а там внезапно померла, ну да! Так и муж её сгинул без следа, и красавец Телепнёв с ними.

Вся бездна этих суровых тяжких уз валилась на голову Федьки, и он путался и погибал в попытках выбраться… В тщете нащупать опору хоть какую в бесконечной череде побед и падений этих, точно в болоте, чтобы как-то себя упасти, не сгинуть